Подробности злодеяния не афишировались, но и не очень скрывались.
В 1921 году, к четырехлетию «Великого Октября», в Свердловске был издан сборник «Рабочая революция на Урале». Одна из статей называлась «Последние дни последнего царя». Автор, Павел Михайлович Быков, был одним из самых значительных революционных деятелей на Урале, основателем и первым главой Уральского Совета рабочих и солдатских депутатов, уступивший этот пост Белобородову. Сборник вышел огромным по тем временам тиражом, 10 тысяч экземпляров. Большевистские власти Урала придавали ему большое значение.
А.Н. Соколов, продолжавший в эмиграции расследование цареубийства, нашел статью Быкова полезной для себя, хотя и крайне тенденциозной, в чем был безусловно прав. Однако, при всей ее тенденциозности, статья Быкова содержала подробности, которые «не украшали» кровавую оргию, учиненную советской властью над царем и его семьей. Сборник вскоре был изъят из обращения и запрещен.
В 1926 году тот же П.М. Быков выпустил книгу «Последние дни Романовых». На этот раз она была написана по заданию Кремля, как альтернатива книге А.Н. Соколова, вышедшей годом раньше на Западе, где она имел заметный резонанс. В книге Быкова с циничным торжеством рассказывалось не только о расстреле Николая II и других обитателей Дома Особого Назначения, но и о столь же гнусной расправе над Михаилом и другими Романовыми, попавшими в руки большевиков. То был «наш ответ Керзону».
«Своей победной над последними защитниками монархизма трудящиеся России еще глубже вогнали кол в могилу династии Романовых, и какие бы меры не предпринимали оставшиеся в живых охвостья этого дома заграницей, покойника из могилы не вернуть»
[334].
Таков стиль и пафос этого произведения.
В январе 1928 года пролетарский поэт Владимир Маяковский, посетив Свердловск (бывший и будущий Екатеринбург), захотел побывать на месте захоронения царской семьи. Председатель областного совета А.И. Парамонов не был прямым участником убийства или захоронения, но место знал и с готовностью проводил туда столичного поэта.
Специалисты отмечают, что в стихотворении В. Маяковского «Император» место захоронения царя описано с документальной точностью. Допущена лишь одна поэтическая вольность: вместо берез, на которых были оставлены зарубки, у него фигурируют кедры, коих в Поросячьем Логе никогда не росло.
В черновом варианте стихотворения высказывалось некоторое сочувствие к беззащитным жертвам:
Я вскину две моих пятерни
Я сразу вскину две пятерни
Что я голосую против
Я голосую против
Спросите руку твою протяни
казнить или нет человечьи дни
не встать мне на повороте
Живые так можно в зверинец их
Промежду гиеной и волком
И как ни крошечен толк от живых
от мертвого меньше толку
Мы повернули истории бег
Старье навсегда провожайте
Коммунист и человек
Не может быть кровожаден.
Но это — в черновике. В опубликованном тексте нет ни тени сочувствия к убиенным. Одно лишь глумление.
Император
Помню —
то ли пасха,
то ли —
рождество:
вымыто
и насухо
расчищено торжество.
По Тверской
шпалерами
стоят рядовые,
перед рядовыми —
пристава.
Приставов
глазами
едят городовые:
— Ваше благородие,
арестовать? —
Крутит
полицмейстер
за уши ус.
Пристав козыряет:
— Слушаюсь! —
И вижу —
катится ландо,
и в этой вот ланде
сидит
военный молодой
в холёной бороде.
Перед ним,
как чурки,
четыре дочурки.
И на спинах булыжных,
как на наших горбах,
свита
за ним
в орлах и в гербах.
И раззвонившие колокола
расплылись
в дамском писке:
Уррра!
Царь-государь Николай,
император
и самодержец всероссийский!
Снег заносит
косые кровельки,
серебрит
телеграфную сеть,
он схватился
за холод проволоки
и остался
на ней
висеть.
На всю Сибирь,
на весь Урал
метельная мура.
За Исетью,
где шахты и кручи,
за Исетью,
где ветер свистел,
приумолк
исполкомовский кучер
и встал
на девятой версте.
Вселенную
снегом заволокло.
Ни зги не видать —
как на зло.
И только
следы
от брюха волков
по следу
диких козлов.
Шесть пудов
(для веса ровного!),
будто правит
кедров полком он,
снег хрустит
под Парамоновым,
председателем
исполкома.
Распахнулся весь,
роют
снег
пимы.
— Будто было здесь?!
Нет, не здесь.
Мимо! —
Здесь кедр
топором перетроган,
зарубки
под корень коры,
у корня,
под кедром,
дорога,
а в ней —
император зарыт.
Лишь тучи
флагами плавают,
да в тучах
птичье враньё,
крикливое и одноглавое,
ругается вороньё.
Прельщают
многих
короны лучи.
Пожалте,
дворяне и шляхта,
корону
можно
у нас получить,
но только
вместе с шахтой.
Вирши были опубликованы в апрельском номере журнала «Красная новь» того же 1928 года. По мнению литературоведа Олега Лекманова, то был отклик на Шахтинское дело: театрализованное судилище над мнимыми вредителями — горными инженерами Донбасса. Они якобы устроили заговор против советской власти, дабы возвести на престол нового царя, а шахты вернуть бывшим владельцам. Им и предназначалась издевательская концовка: Пожалте /дворяне и шляхта, / корону/ можно / у нас получить, / но только / вместе с шахтой.
[335]
Кажется, это был единственный отзвук «царского дела» в советской художественной литературе.
