Весьма характерны политико-идеологические метаморфозы при изображении исторической роли евреев. Их многократно превращали из самого забитого и преследуемого народа в угнетателя и спаивателя бесхитростных россиян; из героев гражданской и второй мировой войны в толпы, штурмующие Ташкент; из враждебных России и советской власти космополитов в ее главную опору; из террористов, стрелявших в вождя революции, в его верных друзей и последователей. Да и сам вождь из великого гения, рожденного русским народом, превращался в русофоба, инородца и почти еврея. Характерен в этом отношении двухтомник Александра Солженицына «Двести лет вместе» — на его полях мне пришлось написать третий объемистый том.
Ныне самым русским из всех носителей русской идеи снова стал Иосиф Джугашвили, а его подмастерью в биологической науке, Трофима Лысенко, снова усиленно делают корифеем самой передовой науки и самой передовой сельскохозяйственной практики, великим патриотом России. Этому не мешает его украинская фамилия, как Джугашвили-Сталину не мешала грузинская. На фоне нынешней демонизации Украины и всего украинского возвеличивание Лысенко — интересный феномен, заслуживающий особого исследования.
Такие метаморфозы происходили и происходят во всех сферах советской и постсоветской исторической «науки». Книга Л. Животовского «Неизвестный Лысенко» в этом смысле весьма показательна.
История — наука точная. Не менее точная, чем математика, физика или молекулярная генетика. Что было — то было, тут ни убавить, ни прибавить, по слову поэта. Переделка прошлого по прямому или косвенному заказу властвующей идеологии — это материализация мрачной утопии Оруэлла.
Сказанное не означает, что сложившиеся представления о деятелях прошлого навеки незыблемы. Пересмотр возможен и необходим, когда обнаруживаются новые факты и документы, конфликтующие со сложившимися представлениями. В биографии Лысенко немало темных пятен, их прояснение, возможно, потребовало бы уточнить некоторые оценки.
К примеру, из какой семьи происходил Трофим Денисович? Сам он позиционировал себя сыном крестьянина. Но, согласно марксистской доктрине, для всех тогда обязательной, крестьянство делилось на классы эксплуататоров (кулаков) и эксплуатируемых (бедняков), между коими стелилась неудобная для классового сознания прослойка середняков. Кем же был отец Трофима Лысенко? Наверняка не бедняком, а то газеты трубили бы о сыне крестьянина-бедняка. Был ли Денис Лысенко кулаком или середняком? Судя по тому, что его земельный надел вырос от 2 гектаров до 14-ти, вести дела он умел, и без наемного труда вряд ли мог обходиться. Если так, то каким образом ему удалось избежать репрессий, обрушившихся в годы коллективизации на «кровопийцев-кулаков», а его сыну — поддерживать имидж «народного» ученого? Насколько я знаю, местные архивы на этот предмет никто не исследовал, и г-н Животовский этим себя тоже не утруждал. Отец Трофима Лысенко в книге лишь бегло упомянут. Даже о судьбоносном для Трофима опыте с посевом озимых весной, произведенном его отцом в своем хозяйстве в 1929 году, в книге не упомянуто. А ведь вне этого события колхозный ученый не мог бы состояться.
Другой пример — средняя школа садоводства в Умани, где Трофим Лысенко учился с 1917 по 1920 год. У кого учился, чему учился, учился ли вообще?? Это сплошное белое пятно в его биографии, или, если хотите — черная дыра. То были годы войны — мировой, потом гражданской, а Трофиму Лысенко было от 19 до 22 лет. Умань захватывали то красные, то белые, то различные банды. Всем требовались пополнения. Мужчины, способные носить оружие, подлежали мобилизации — добровольной, либо принудительной, либо добровольно-принудительной (гениальное, кстати, изобретение большевистских идеологов). Как Трофиму Лысенко удавалось многократно этого избегать? Или не всегда удавалось? Если так, то в чьем войске и как долго он служил? (Наверняка не в Красной армии — иначе его сделали бы героем гражданской войны). Всего этого мы не знаем. Казалось бы, столько возможностей для исследователя неизвестного Лысенко! В книге Животовского обо всем этом ни пол слова.
Кто был учителем Трофима Денисовича?
О Н.И. Вавилове мы знаем, кто были его учителя, чем он был обязан каждому из них. А о Лысенко? Своим учителем он называл И.В. Мичурина. Однажды он приезжал к Мичурину в Козлов, но по одним сведениям, после короткого разговора чем-то рассерженный Мичурин палкой выгнал его из своего кабинета, а по другим — он заперся и отказался его принимать, так что Трофиму Денисовичу пришлось уехать, не повидав «учителя». Интересно было бы проверить эти сведения по архивам Мичурина и Мичуринска. Однако автор книги о «неизвестном» Лысенко этим тоже себя не утруждал
[385].
В книге читаем: «Что касается особенностей влияния на растение светового режима, то эту сторону стадийного развития (фотопериодизм у растений) детально исследовал коллега Т.Д. Лысенко по Гандже Н.А. Максимов». И дальше: «Так Т.Д. Лысенко открыл первый, ключевой в жизни растения этап развития, названный им стадией яровизации».
Вот это действительно новое! Но — неверное. По Животовскому, Лысенко — первооткрыватель и единственный исследователь стадии яровизации, а заодно и теории стадийного развития, тогда как «коллеге по Гандже» Н.А. Максимову отводится роль исследователя второй стадии — световой.
Можно лишь поражаться, какая бездна незнания стоит за этой короткой фразой. Николай Александрович Максимов никогда не был «коллегой Лысенко по Гандже». Крупнейший физиолог растений, он возглавлял отдел физиологии в ВИРе. С начала 20-х годов Максимов, ставил эксперименты по холодному проращиванию, исследуя — вслед за Гаснером, — воздействие низких температур на рост и развитие культурных растений. Им было выявлено и задокументировано, что воздействие холодом на ранней стадии ускоряет рост и развитие некоторых растений и сортов.
Лысенко пришел к аналогичным результатом позднее, хотя и вполне самостоятельно, ибо опубликованных работ Максимова не читал и лично с ним не был знаком. Новое слово Лысенко в значительной мере сводилось именно к слову, к простому и понятному термину — яровизация. Термин сразу попал в газеты, овладел массами, стал (по Марксу) материальной силой. Яровизация, а не какое-то холодное проращивание. Но суть была та же. Максимов, отмечал совпадение результатов Лысенко со своими собственными и не без оснований оспаривал у него приоритет. В марте 1933 года Максимов был арестован, сослан в Саратов, где работал в Институте зернового хозяйства. Тягаться с Лысенко он больше не пытался, а, напротив, высказывал похвалы «колхозному ученому», за что был щедро вознагражден. Репрессиям больше не подвергался. Стал директором Института физиологии им. К.А. Тимирязева, академиком, был награжден орденом. А для автора книги о «неизвестном» Лысенко Максимов — его коллега по Гандже, исследовавший световую стадию!
