Но потом он возобновил осаду. Поначалу мягко, исподволь: звал гулять, водил в город, помогал с тренировками, выступая бессменным партнёром, тормошил, не давая скатиться в меланхолию и жалость к себе.
А неделю назад припёр к стенке внезапным признанием.
Перед внутренним взором встали лихорадочно блестящие зелёные глаза. Вечером, после очередной тренировки, проводив меня до дома, Карин, вместо того, чтобы помахать на прощание и уйти, вдруг встал перед дверью, загораживая мне путь.
Его голос звучал хрипло и надрывно, как будто то, что он говорил, разрывало ему душу. Сначала я вообще не поняла, что он несёт, он говорил глухо, отрывисто, неразборчиво, и в осмысленную фразу это никак не складывалось:
– …если нет, то скажи нет. Просто я не могу больше так. Или я с тобой, или мы друг друга не знаем. Потому что больше это терпеть невозможно.
Я как окаменела, впитывая этот бессвязный поток эмоций. Не дождавшись ответа, Карин посмотрел на меня с отчаянием.
– Я… – было видно, как тяжело ему даются эти слова. – Я не знаю, что делать… ты мне нравишься… очень сильно. Я думал, когда его больше нет… нет, не так. Не знаю, что я думал. В общем, я ни на чём не настаиваю, просто… я не хочу оставаться просто другом, безотказной жилеткой. Я не подхожу на эту роль. Поэтому хочу, чтобы ты знала: или мы будем вместе, или я уйду из академии.
Он выпалил это с готовностью осуждённого на казнь и вдруг как опомнился. Я впервые видела, как Карин краснеет: на смуглых скулах появился тёмный румянец. Продолжая глядеть на меня отчаянным взглядом, он пробормотал, что отвечать сразу не обязательно – и тут же позорно сбежал, оставив меня перед дверью –изумлённую и растерянную.
Это всё произошло где-то с пятидневку назад, а на следующий день Карин снова вёл себя как ни в чём не бывало, так что я даже усомнилась, не видела ли я всё это во сне.
Но теперь между нами появилось странное напряжение, усиливавшееся, когда мы оставались наедине – вот как сейчас.
Хагос… Карин дал мне неделю на раздумья, но этого времени совсем не хватило. Можно сказать, за эту неделю моё единственное достижение оказалось в том, что я научилась запихивать мысли о признании Карина в самый дальний уголок мозга. Потому что чем больше я об этом думала, тем меньше понимала себя саму и собственные чувства.
Карин мне нравился. Определённо нравился, даже больше: я подсознательно считала его своим. Настолько своим, насколько своими ощущаешь обыкновенно руки или ноги: они всегда при тебе, всегда послушны, почти никогда не подводят. Вот и Карин – он постоянно был рядом, поставлял плечо, выслушивал разные глупости, смешил и вообще делал жизнь веселее.
При всём этом мне было очень сложно представить его своим парнем. Просто потому что – ну, это же Карин. Но вот когда он смотрел на меня тем отчаянным взглядом, внутри совершенно точно заволновалось и потеплело. Что-то полузабытое, засыпанное пеплом, словно вздрогнуло, протягивая сквозь слой пепла новый росток.
И сейчас тоже – я ощущала затылком его пристальный взгляд, и от этого кровь быстрее текла по жилам и сбивалось дыхание. А когда я услышала, как Карин встаёт, тогда вообще словно все волоски на теле встали дыбом, как перед грозой.
Шаг, другой, третий. Я, не оборачиваясь, прикусила губу. Спине стало теплее: это передавался чужой жар. Карин совсем близко… если сейчас я шагну назад, я коснусь спиной его тела.
Но я не двигалась с места – и Карин не приближался тоже.
Дышать становилось всё труднее, грудь словно охватывали тугие огненные кольца. Я вцепилась руками в подоконник. Склонила голову. Если сейчас я не обернусь и ничего не скажу, он уйдёт.
Он уйдёт, и я никогда его больше не увижу. Он исчезнет, вместо него на тренировки будет ходить Вейн, никто даже не заметит. Только я буду знать об этом.
Эта мысль принесла мне такую боль, как будто в грудь вонзился острый нож.
Нет.
Я не могу его потерять. Даже мысль такую допустить не могу. У меня и так слишком мало дорогих людей. Лас, который, невзирая на запреты семьи, продолжал тайком передавать мне новости и поддерживать, Лидайя – и вот он, Карин. А любить я всё равно никого не люблю.
Точнее, Карина я люблю – пусть не совсем так, как любила Хена – но он как раз доказал свою преданность и честность. Он вообще сразу признался, кто он такой. Даже брата впутал. Представляю, чего ему стоило это признание, ведь если их раскроют – оба вылетят из академии пинком под зад.
И я медленно обернулась, чувствуя, как от волнения шумит в ушах, а пол уходит из-под ног. Обернуться обернулась – но посмотреть на Карина не осмелилась. Опустила взгляд и пробормотала:
– Если ты ещё хочешь, я не… я не против…
Хагос, даже ужу на сковородке, уверена, приходится куда легче. Теперь я отлично понимала чувства Карина с неделю назад.
– Не против?.. – откликнулся он негромким эхом.
Я боязливо взглянула на него.
Карин, похоже, или не понял, или ожидал совсем другого ответа. Ошарашился так, что некоторое время просто смотрел на меня растерянно. А потом вдруг ярко, радостно, по-мальчишески улыбнулся:
- Правда?
Я кивнула. Невольно тоже улыбнулась, захваченная такой явной радостью. А потом затаила дыхание, видя, как глаза Карина медленно темнеют, а улыбка сходит с лица, и оно становится серьёзным.
Не сводя с меня глаз, Карин придвинулся. Его руки легли по обе стороны от меня, заключая в своеобразное объятие. Я не возражала, стояла смирно, и только сердце билось так часто, словно хотело выскочить из груди.
– Можно? – спросил Карин, наклоняясь ближе. Спросил тихо-тихо, но я расслышала.
Взгляд сам зацепился за его губы. Я словно впервые их увидела и поняла, что они неожиданно красивы, эти губы – по-мужски чёткие, решительные и вместе с тем притягательно мягкие на вид. Внутри дрогнуло, заливая непрошеным жаром. И я кивнула.
Поцелуй начался очень плавно, как будто Карин осторожничал, опасаясь, что я в любой момент могу сбежать. Сперва он прикоснулся одними губами, поймал дыхание, сам вдохнул трепетно и рвано. И тогда уже, убедившись, что я не возражаю, поцеловал по-настоящему, жадно, горячо, с напором, от которого у меня закружилась голова.
Вот только в следующий миг я вспомнила Хена. Наверное, это было попросту неизбежно: я только с Хеном целовалась по-настоящему, он был единственным, кто до сих пор вызывал во мне такой трепет и слабость, и желание отдаться. А вот теперь меня целовал Карин, и в объятиях сжимал Карин, и запах Карина щекотал ноздри, будоражил сознание. В какой-то миг воспоминания стали невыносимы, и я отвернулась, спрятала лицо на груди Карина. Сердце судорожно бухало, и в унисон с ним, так же быстро и сильно, билось сердце Карина.
– Что это? – вдруг спросил он, мгновенно выводя меня из блаженного покоя.
Он смотрел куда-то поверх моей головы, в окно, и на его лице было написано удивление.
