– И это тоже клановый секрет?
– Угадала, – Хен хмыкнул, снова усмехнулся. – Думаю, так как меня всё равно казнят за предательство, секретом больше, секретом меньше…
Я ткнула его кулаком в плечо. Нечего так беззаботно упоминать о своей неминуемой смерти. У меня от этого каждый раз сердце пронзает, а с Хена всё как с гуся вода.
Я ткнула его кулаком в плечо. Нечего так беззаботно упоминать о своей неминуемой смерти. У меня от этого каждый раз сердце пронзает, а с Хена всё как с гуся вода.
Пылающая синим огнём метка снова встала перед внутренним взором.
– Неужели с этим ничего нельзя сделать? А ректор?
Хен сразу понял, о чём я.
– Нет, малыш. Ректор тут не поможет. Метку невозможно снять, пока я принадлежу клану.
– А выйти из клана?
Он ответил не сразу, с пару секунд как будто взвешивал эту мысль. Потом с сожалением покачал головой:
– Отречься от клана можно. Но как только это случится, сразу сработает метка.
Я закусила губу. Хен помедлил, не сводя взгляд с моего лица, потом протянул руку, провёл большим пальцем мне по лбу, как будто разглаживал складочку.
– Давай не будем об этом. Я сам виноват. Нужно было предусмотреть это, потратить больше времени на подготовку. Но у меня были причины поторопиться, так что я ни о чём не жалею.
Мы ещё долго молчали, я упрекала себя. Причина поторопиться – это ведь наверняка я была такой причиной. Хен боялся за меня, боялся, что тот, другой, узнает, что Хранитель у меня, и перейдёт в наступление.
Потом я вспомнила ещё кое-что:
– Так это ты следил за нами, когда на нас напала Висперина с её шавками. То-то мне казалось, что во время боя меня кто-то подлечивает!
Хен расплылся в улыбке. Чмокнул меня в нос.
– Я следил за тобой постоянно, – сообщил с явным самодовольством.
– Надеюсь, не подглядывал, когда я была в душе…
В его глазах засияли предвкушающие огоньки. Он чуть не облизнулся, как лис, увидевший неосторожно покинувшую загон курочку. Я поспешила задать новый вопрос, пока этот лис на меня не набросился.
– А зачем вам вообще Пять Оружий? Продать?
Хен покачал головой. Ответил с щемящей нежностью:
– Чтобы покорить Морвенну, наянэ. Моя бабка правая рука жреца Имерии и ненавидит Морвенну священной ненавистью. В принципе, неудивительно, она потеряла мужа и сына по их вине. Про моего отца ты знаешь, а деда убили как раз те самые Денорты. Так что украсть их посох стало для неё смыслом её жизни. Месть… А потом она сбежала в Имерию вместе с моим отцом, он тогда был ребёнком. Но посох её не принял. Так бывает. Он хранился в клане, сколько я себя помню. В виде артефакта, точь-в-точь как ваш меч. А когда родился я… мы как-то нашли общий язык, – он рассмеялся, словно сам недоумевал, как это у него вышло.
Я кивнула. Представила, как маленький Хен, как и я в детстве, обнимает светящийся камень и жалуется на свои обиды. Хен уж наверняка не питал ненависти ни к Денортам, ни к самому посоху – может быть, тот это почуял?
Несколько минут мы молчали, прильнув друг к другу. Хен, сидя на диване, обнимая меня, уткнувшись твёрдым подбородком в мою макушку, и я – удобно устроившись в тёплых объятиях, вдыхая щекочущий ноздри запах, рассеянно поглаживая ткань свитера у Хена на груди. А потом я вспомнила записку, переданную мне от его имени – и вывернулась, поднимая голову. Нашла взглядом синие глаза с немым вопросом в их глубине.
– Ты оставлял мне записку, когда я была в лазарете?
Глава 38
– Я? – нахмурился Хен. – Какую записку?
– С просьбой о встрече. Той ночью, в зале, когда на меня кто-то напал и пытался задушить. Ты тогда ворвался и помешал ему.
Лицо у Хена потемнело.
– Нет, – сказал он. – Никаких записок я тебе не писал. Я видел тебя в лазарете, убедился, что всё в порядке, на этом всё. А что за записка?
– Погоди, ты видел меня в лазарете? – я не помнила, чтобы он заходил.
А я бы запомнила, ведь тогда он ещё не был нашим тренером. Впрочем, возможно, тогда я спала.
Хен почему-то смутился, загадочно хмыкнул, будто вопрос поставил его в тупик. Потом спросил:
– А где эта записка? Она сохранилась?
– Да, лежит где-то у меня. Мы сличали с твоими конспектами, думали, может, выясним, твой ли это почерк, но так и не поняли.
– Покажи.
Я через нежелание выбралась из тёплых объятий. Нашла записку, вручила ему. Хен посмотрел, нахмурив брови, перевернул, изучил обратную сторону.
– Скорее всего, писал он. Тот самый второй человек из клана, о котором я говорил. Пытался убить тебя, чтобы завладеть мечом. Только клановый мог знать имя, под которым я здесь был. Я заберу её, можно? Может, что-нибудь выясню. Шанс мал, но вдруг…
– Конечно.
Хен запихнул её в задний карман. Повисла неловкая пауза. Я сделала попытку отойти:
– Ещё чаю?
– Нет, – он поймал меня за руку, усадил обратно на колени и по-хозяйски обнял.
Я затихла, украдкой улыбаясь. Некоторое время мы молчали. Мне просто было хорошо в его объятиях, спокойно и тепло, словно я наконец-то очутилась там, где и должна была быть всегда. И, по-моему, Хен чувствовал то же самое.
Я настолько разомлела, что вопрос застал меня врасплох:
– Сразу с ним встречаться начала?
Я сделала попытку повернуться, но Хен не дал, объятия стали неожиданно жёсткими. Я смирилась, пожала плечами. Тогда Хен немного ослабил хватку.
– Ты про Карина?
– А ты не только с ним встречалась? – в его голосе звучали ревнивые и злые нотки.
Мне вдруг стало весело.
– Ревнивый муж вернулся? Пропадал полгода, а теперь претензии предъявляет?
Он не сразу отреагировал, только после паузы слегка расслабился. Раздался смешок.
– Резонно.
Разговор снова издох, но на этот раз атмосфера изменилась. Я пыталась задавить в себе мощное желание в свою очередь поинтересоваться, как он провёл эти полгода и много ли девушек поменял. Настроение начало портиться, и, чтобы не злиться втихомолку, я заговорила:
– Я на Карина поначалу тоже злилась сильно. Он знал, что ты ночной и ничего мне не сказал. А встречались мы всего… не больше пары недель. И то, я жалею, что согласилась. Надо было сразу сказать, что ничего не получится.
При начале моего монолога тело Хена окаменело, но теперь ощутимо расслабилось. Он прикоснулся губами к моей щеке.
– Я не возражаю, – негромко сказал он. – Никаких претензий. Ясно, что я не имею права возмущаться и требовать, чтобы ты до смерти хранила мне верность. Просто меня до остервенения раздражает мысль, что кто-то к тебе прикасался.
