— Ты могла бы оставаться взрослой, здравомыслящей женщиной, а не опускаться до мелочной мести, — рыкнули мне в лицо.
Перед глазами потемнело, и очередная попытка хорошенько ему врезать увенчалась успехом. После этого меня, схватив за плечи, от души толкнули к стене. Прямо к резной консоли, с которой, когда я на неё напоролась, тоже что-то свалилось: не то вазочка, не то статуэтка.
— Что, неприятно, когда издеваются над твоим домом? Всё-таки это лишает привычного спокойствия.
Вон как глаза сверкают. Видимо, не понравилась спальня. А может, не пришлась по душе гостиная с психоделическими картинами.
От напускной невозмутимости Кристофера не осталось и следа.
— Над Монтруаром не издевались, его обследовали. Всё, что я делал, Лорейн, я делал ради тебя! — В два шага преодолев разделявшее нас расстояние, он схватил меня за руку.
Видимо, опасался, что снова попытаюсь его ударить (и правильно делал) или… да хорд его знает!
— Даже тогда? — Хотела если и не ударить, то хотя бы оттолкнуть от себя, да побольнее, но Грейсток держал крепко, прижимая меня не то к стене, не то к себе.
— Тогда тем более, — низкий, глухой голос, и взгляд глаза в глаза.
— Но, как и сейчас, семь лет назад ты не удосужился мне ничего рассказать, — прошипела, подаваясь к нему.
Чувствуя его запах, чувствуя… его.
Пауза, разбившаяся на осколки словами:
— Потому что любил тебя и продолжаю любить.
Прежде чем я успела хоть как-то на них отреагировать, он обхватил моё лицо руками и поцеловал, грубо и жадно. На миг показалось, что я задыхаюсь: от опаляющего прикосновения сухих губ к моим, от скольжения жёстких пальцев по коже. Опомниться не успела, как почувствовала, что стена за спиной раскрывается порталом. Не прерывая яростного поцелуя, Грейсток толкнул меня в эту туманную зыбь, шагнув в неё вместе со мной.
Не знаю, где мы оказались. По сторонам не смотрела — не до сторон мне было. Меня как будто отрезало от окружающего мира, а может, он сузился, уменьшился до одного единственного мужчины. На несколько сумасшедших мгновений Кристофер, как раньше, стал моим миром.
— Прекрати это, — требовательно прошептала в жёсткие губы, когда он отстранился, позволяя мне выдохнуть.
И тут же, противореча самой себе, сама к нему потянулась. За поцелуями, по которым скучала безумно. За чувствами, без которых, казалось, все эти годы не жила, а существовала.
Всё было как раньше: все эмоции, все переживания. Только сильнее, ярче, опаснее.
Грейсток развернул меня спиной к себе и принялся, не теряя времени, в своей решительно-властной манере расстёгивать крючки корсажа. Ну или просто вырывать их «с мясом».
— Что прекратить? — горячий шёпот опалил мочку уха, жаром стёк по изгибу шеи, заставляя дрожать и жмуриться. — Любить тебя? Желать? Думать о тебе каждую минуту? Нет, Лори, я для этого слишком слабовольный.
И я, кажется, тоже. Совсем без силы воли. Вздрогнула, когда пальцы Грейстока в нетерпеливой ласке прошлись по обнажёнными плечам, приспуская бретели нижней сорочки. Поцелуй, укус, в том месте, где отчаянно пульсирует жила, и сердце заходится в бешеном ритме. Кристофер быстро расправляется с корсетом. Расшнуровывает, тянет вниз, захватывает в плен мою грудь, в дразнящей ласке перекатывая между пальцами затвердевшие соски.
— Хочу тебя, — хриплый, низкий шёпот пронзает дрожью не хуже требовательных движений пальцев, и я, понимая, что в этот раз уступлю, сдамся, что сама его безумно хочу, завожу руки за спину, чтобы скорей развязать ленты юбки. Избавиться от совершенно лишнего сейчас турнюра.
— Но только один раз, — предупреждаю, переступая через кучу одежды на полу. — Спишем это на сиюминутное умопомрачение, — успокаиваю совесть, которая почему-то совсем не бунтует.
Примолкла, разомлела под ласками. Как и её хозяйка.
Предательница.
Кристофер разворачивает меня к себе, притягивает мягко и говорит тихо, хрипло, наклоняясь:
— Ничего не могу обещать, Лорейн. Ни тебе, ни себе.
Не помню, сколько мы целовались. Жадные до прикосновений друг друга, как будто обезумевшие. Зато хорошо помню, как стягивала с него пиджак и ругалась, припоминая и хордовых мам, и хордовых бабушек, воюя с пуговицами его жилета.
— Сколько же на тебе одежды! — проворчала, стаскивая с него рубашку.
Меня подтолкнули к кровати. Грубая ткань покрывала царапнула кожу, а в следующую секунду Грейсток накрыл меня собою, посылая по всему телу новые волны дрожи. Снова и снова. Скользнул рукой меж бёдер, ужалил поцелуем ключицу, опускаясь ниже, заставляя стонать, кусать губы и приглушённо всхлипывать.
— Согласен, без одежды намного лучше, — поймала его улыбку, тёмный, захмелевший взгляд.
Зажмурилась от удовольствия, когда он стал выводить языком у меня на животе непонятные, но такие приятные узоры, продолжая ласкать меня пальцами, сводить с ума губами.
— Как же я тебя… — охнула, испытав новый виток наслаждения.
— Ненавидишь? — Грейсток на миг приостановился, вызвав у меня стон разочарования, а потом усилил напор, и я поняла, что всё, пропала.
Пусть и на одну короткую ночь, но я его.
— Давай я отвечу тебе на этот вопрос завтра.
— Согласен, — вернулся к моим губам, сжал в объятиях, проникая в меня, заполняя собой. Сначала медленно, осторожно, а затем всё больше ускоряясь, уводя следом за собой из этой реальности.
Быстрые, резкие движения, до сладкой боли и головокружения. До стонов, всхлипов и непонятного шёпота. До приглушённого, утробного рыка, срывавшегося с губ Кристофера с каждым новым движением его бёдер. Последнее, что запомнила, — это его лицо, искажённое гримасой удовольствия. Последнее, что почувствовала, — это вспышку ослепляющего наслаждения и дрожь, прокатившуюся по телу мужчины, которого я по-прежнему любила.
Глава 23
Просыпалась я с надеждой, что события минувшего вечера, а также ночи (очень много ночных «событий») мне только привиделись. Но открыв глаза, поняла, что нет, ничего не привиделось. Я лежала совершенно голая в чужой постели и чужой спальне.
Зачем было утаскивать меня из номера отеля — непонятно. Зачем было меня целовать, раздевать (ну и дальше по списку) — непонятно вдвойне. Но ещё большее удивление вызывала моя реакция на всё произошедшее. Я ведь не сопротивлялась. Да что там не сопротивлялась! Я этого хотела. Его. Грейстока. Нашей с ним близости.
Кажется, ты больна, Лорейн. Безнадёжно и неизлечимо. Возможно даже смертельно. У меня не то что-то с сердцем, не то и вовсе душевное расстройство. В ярко выраженной форме. В общем, клинический случай и, как уже сказала, совершенно безнадёжный.
К счастью, никто не делил со мной постель, иначе опять могли пострадать вазы и подсвечники. А впрочем — огляделась сонно — в спальне, обшитой широкими деревянными панелями, ничего тяжёлого и того, что могло бы превратиться в колюще-режущее, не было. Только кружевные занавески на маленьких оконцах, а за ними всё зелено-зелено. Кажется, Грейсток притащил меня в избушку посреди дремучего леса. Здесь и воздух был другой, совсем не похожий на тот, которым я последние недели дышала в Инвернейле: чистый, терпкий, пряный. Тот самый, который я так обожаю.
