– Ты в этом уверена? – Он придвинулся ко мне и теперь сидел совсем близко. – Потому что я умудрился прожить в нем довольно долго. Не знаю, что ты имеешь в виду под этим словом, но я подразумеваю место, в которое состоятельные девушки приходят за удовольствиями…
– Хорошо, пусть будет, как ты говоришь, – я поспешила кивнуть. – Но не стоит рассказывать о таком каждому встречному.
– Почему? – развеселился он. – Мои слова приводят тебя в смятение?
– Просто это странно…
– Даже более странно, чем истории про чайных вампиров?
Если бы не полоска синей темноты, я бы давно сбежала. Но ночь делала правильные черты Солея размытыми, сохраняя между нами хоть какую-то дистанцию.
– Значит, по-твоему, жить в гареме безнравственно? – не унимался мой собеседник.
– Нет. Не знаю… – я прикусила губу. – Не более, чем курить кофеум.
Он весело рассмеялся, и, несмотря на глубокую ночь, мне привиделось золотистое южное солнце.
– Пойдем, Харише, здесь становится слишком темно, – он протянул мне руку, помогая встать.
– Пора домой…
Пришлось переступать через лапы и хвосты леопардов.
– Тогда проведу тебя до дороги. Гиблое дело – выбираться с пляжа ночью, не зная тропы.
И он пошел впереди, ярко освещая мне путь.
***
Если бы Кейптаун мог воплотиться в одном человеке, это был бы Солей. Спокойный, солнечный, не признающий лукавства. Абсолютно свободный, потому что ему ни до чего нет дела.
Грациозный, пружинистый, словно леопард, он ступал одинаково твердо по шаткому пирсу и скалистым склонам гор, мог целый день лениво валяться в тени рыбацких лодок, а потом часами работать, наслаждаясь каждым движением мышц… С вечной улыбкой на губах и соленым ветром в голове…
Если Солей говорил о чем-то, то бывал искренен, как никто. Он не умел врать и без сомнений озвучивал любые свои мысли.
По натуре он походил на своих пятнистых кошек, которые ели, когда голодны, спали, если хочется, не нуждались в богатствах и большую часть жизни бывали абсолютно счастливы.
В первую же ночь после нашего знакомства я поняла, что мне не отмахнуться от Солея. Душа моя больше всего нуждалась в солнце, которым он был благословлен с рождения. Кожа его была золотистой, мысли – честными, а сердце – свободным. Когда он смеялся, невозможно было сдержать улыбку, если ему становилось грустно, даже бесстрастные леопарды ходили с поникшими головами.
С тех пор мы виделись почти каждый день. Ранним вечером я спускалась в лазурную бухту, ласково чесала за ушами ленивых кошек, пила холодное кокосовое молоко. Часами мы сидели на пирсе или в лодке, говорили или подолгу молчали. Почти всегда в руках у Солея звенела струнами шамболина.
– Ты умеешь петь? – однажды спросила я.
– Немного, – он хитро прищурил солнечные глаза. – А ты?
– Ни капельки. Иногда кажется, я могла бы делать это назло врагам, чтобы изводить их своими воплями.
– Неужели все так плохо?
– Не стоит проверять, – зачерпнув морской воды, я кивнула. – Лучше ты спой для меня.
Солей не заставил себя упрашивать. Погладив немного тонкие струны и вспомнив мелодию, он негромко запел. И хотя я не разобрала ни одного знакомого слова, песня тронула до глубины души.
Голос Солея перестал быть обычным звуком. Он жил сам по себе, вплетаясь в музыку, рисуя на воде видения и образы. Так что я понимала каждую строчку, несмотря на чужой язык. Безупречный тембр, безукоризненная чистота… Так в моих снах звучал когда-то Кейптаун…
Солей замолчал, позволяя последним тихим аккордам сорваться с кончиков пальцев.
– Где ты научился так петь?
– В гареме, – с ухмылкой ответил он.
– Хватит уже! – я толкнула его в плечо.
– Это правда. Конечно, петь я умел всегда, но больше всего упражнялся именно там.
– Что еще ты совершенствовал? – я надкусила сочный мягкий персик.
– Искусство вести беседы, есть, танцевать, любить… – он тоже принялся за спелые фрукты.
– Как ты туда попал?
– По собственной воле. Мне казалось, мир станет богаче, если получить тайные знания.
И, видя недоумение на моем лице, он пояснил:
– Там, откуда я родом, даже читать умеют не все. А уж разбираться в столовом этикете и подавно.
– То-то я смотрю, на твоей лодке все так изысканно, – хихикнула я.
– Верно, – он задумчиво поглядел на золотистый солнечный полукруг, погружающийся в море. – За два года, проведенных в гареме, я выучил множество бесполезных законов и правил, научился готовить восхитительные напитки, рисовать, танцевать, ездить верхом, но мой мир не стал красочней. Глупо отрицать, что умение читать дает многое, но я понял: люди получают сакральные знания лишь для того, чтобы возвести стены повыше, сервировать стол и просиживать за ним неделями, набивая брюхо изысканными яствами, пьянея от лени и вина. А когда однажды они состарятся, то станут вспоминать, как славно проходила их жизнь, сколько секретов было открыто, как много путей простиралось перед ними, да так и осталось дорогами в никуда.
– И ты ушел из гарема, когда открыл правду?
Солей кивнул:
– Нарочитая, искусственная красота не всегда делает мир лучше. Стоит забыть о ней, и ты станешь свободным. Мне хотелось увидеть то, о чем я читал, ощутить кожей ветер легендарных штормовых мысов, готовить на огне морскую рыбу, построить дом из бамбука.
– Он, кстати, мог бы быть и прочнее… – я в шутку постучала пальцами по деревянному борту лодки.
– Эй! – Солей отобрал у меня последний персик.
– Я тоже думаю, что ценность красоты в глазах замечающего ее, – поспешила исправиться я. – Но ты говорил о любви…
– А что с ней? – глаза его блеснули.
– Сложно учиться любить кого-то?
– Нет, – бесстрастно ответил Солей. – Главное, не воспринимать это чересчур серьезно.
– Ах вот как! – я вскочила с пирса и толкнула его в воду.
– За что? – отплевываясь от соленых волн, он попытался выбраться.
– За то, что ведешь себя, как обитатель гарема!
Леопарды с интересом наблюдали за своим хозяином, который взобрался на пирс полностью мокрым.
– Харише, с тобой случилась несчастная любовь? – он вытер лицо куском ткани.
– Нет, – я устроилась на корме, обиженно отвернувшись от него. – Просто я считаю, что к любви нельзя относиться так беспечно.
– Почему?
Он попытался высушить волосы.
– Потому, что можно ранить чувства других.
– В гареме? – мои слова явно позабавили Солея и, закончив вытираться, он присел рядом. – Послушай, Харише, я ничего не знаю о великой любви. В основном, мне доводилось сталкиваться с чуть более приземленным и плотским чувством. И вполне понятно, почему я отношусь к нему философски.
