— Это я на курсы верховой езды ходил, а мастер Хорес теорию заставлял учить на зубок.
Ой-ей, что-то мне подсказывает, дальше теории Заян не пошел.
— И как курсы?
— Ну… э…. о… — залепетал маг, что только укрепило мои подозрения.
Эх, жаль парня. Вон губы надул, брови домиком, нос шмыгает — вот-вот заплачет.
— Ладно, давай свои руны, — решилась я.
Заян засиял, словно новая монета, только-только выпущенная из королевской чекальни, и принялся рыться по карманам знакомой мантии. Вот на свет появилась бумага — плохенькая, между прочим, но сойдет, не королевскую грамоту писать, вслед за ней извлечен был карандаш, перо гусиное, банка для чернил — пустая, еще куча всякого мусора, но мешочек с рунами так и не находился.
— Случилось что? — вежливо вопрошаю.
— Руны… Их нет… — вновь захлюпал носом Заян.
— Может ты их… где оставил?
— Не мог, они ж мне дороги… На первую стипендию купил!
— Так поищи, — пришлось самой вносить весьма разумное предложение, а то парень так и будет страдать.
— А где?
Час от часу не легче. Откуда ж мне знать?
— Может там, где был?
— А где я был?
— В городе… На ярмарке…
— Точно, на ярмарке! — перебил меня парень. — Я ж экспериментировал там с одним…
Не договорив и совершенно забыв про меня, Заян помчался назад, держа на вытянутых руках вытащенные из потайных и не очень карманов вещи. Странные все же эти маги. Но что мне до них? Ведь, похоже, удача опять улыбнулась мне, избавив от очередного сеанса гадания.
— Пошли, Зорька. Мне и впрямь седло купить надо. Обращусь лучше за помощью к Тванери.
Что и говорить, хозяин трактира не был похож на коренного мальбургца. Южанин, явно познавший много дорог, но сумевший найти свой дом — он вполне мог присоветовать нужное. Пусть и не за просто так.
Зорька, привыкнув к моей персоне окончательно, без споров и понуканий двинулась в сторону города.
— Дэточка, ты совсем… ошиблась? — не переставал изумляться моей лошадке Тванери, оставаясь, впрочем, в рамках приличий — даже дурочкой не назвал.
Южане все весьма эмоциональны, что Тванери доказывал вновь и вновь, бегая вокруг меня и Зорьки. Да я уже и сама убедилась, что лошадка повадками смахивает на корову, но она, во всяком случае, не косит глазом, не бьет копытом по мне, не хрипит, одним словом — не выкидывает все те фокусы, что остальные. Но не рассказывать же все это хозяину трактира?! А что это он вообще так переживает?
— Она хорошая, только спокойная, — пытаюсь неизвестно зачем оправдываться.
— И много ты за нее отдала? — обреченным голосом поинтересовался Тванери.
— Ну… мне ее подарили, — честно, но слегка запинаясь, выдаю в ответ.
— Видимо, на живодерню ее вели! — припечатал мужчина, махнув на меня и лошадку рукой.
Так уж и на живодерню. Ну, почти… А, все равно — лошадь уже моя.
— Э… мне б седло… — робко заикнулась я, опасаясь новых бурных комментариев со стороны Тванери.
— Да и уздечку, и… — начал было трактирщик, но, глянув на мое вытянувшееся лицо, тяжко вздохнул.
Пожевав губу, посчитав на пальцах, подкрутив усы, Тванери пришел к какому-то выводу и зычно крикнул старшего (если я не ошибаюсь) сына:
— Хей, Риотась!
— У? — из-за угла сарая, близ которого и велся сей примечательный разговор, выглянул парень с всклокоченными черными волосами, не просто волнистыми, а завитыми мелкими-мелкими колечками, что твой барашек.
— Чего "У"?! Ты что там делал? — грозно вопросил отец, упирая руки в бока, а усы как встопорщились…
— Что-что… Сало ел, — недовольно буркнул парень, показываясь во всей красе.
А он немаленького роста, однако. Правда худоват, да не беда — повзрослеет, женится и обзаведется жирком. Но черты лица — нахально-ехидные такими и останутся.
— Какое сало? — отец в недоумении воззрился на Риотася.
— Копченое, с прожилками мясными, — пояснил парень, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
— Это ты на что рот раскрыл, недомерок?! — возмутился Тванери, снимая любимый фартук и скручивая его зачем-то.
— Да пошутил я, пошутил, — стал оправдываться Риотась, пятясь к черному входу в трактир.
— Тоже мне, нашелся шутник! — нахмурил брови трактирщик. — А ну живо к Коське Косому дуй, седло купи. Да не хлам бери, а что поприличнее!
Отдав распоряжение, Тванери направился в трактир, встречать новых посетителей, чьи требовательные крики с «просьбой» о встречи с хозяином доносились даже сюда. С чего это он так за сало распереживался? По рассказам папа южане не очень жалуют сало, считая его недостойным чести подаваться на стол. А тут… Не иначе как для дорогих гостей куплено.
— А деньги? — изумился Риотась, вернув меня на землю.
— Я дам, — старалась сказать как можно тверже, а вышел сплошной писк.
— Ты? — еще больше удивился парень, повнимательнее приглядываясь ко мне: когда я только «поселилась», видели мы друг друга мельком.
— Ну, я. Мне седло нужно, то есть моей лошади, значит и платить должна я.
Риотась не стал возражать и особо мучаться.
— Для выездки седло подороже выйдет — до тридцати пяти серебряников потянет, а если с эльфийской вышивкой, то и все пять злотников могут запросить.
— Мне б походное, но поудобней…
— Ну… тогда давай два злотника али двадцать серебряников, походные седла только у Пенфиля дорогие — специально для богатеев клепает.
Угу, так прям и дам. Почем мне знать, что не обманет? Конечно, Тванери сыну доверяет, но доверяю ли я самому Тванери — вот в чем вопрос. Да, он не обидел ни разу, только обижать-то меня незачем: деньги за постой плачу, карту у него купила. И все же… все же мне кажется, Тванери как-то по-особенному порой относится ко мне. Как… к дочке, которой у него нет.
Пока я стояла и размышляла, Риотась все оглядывался на угол сарая, из-за которого и появился по зову отца. Для меня нежданно, а для парня не очень, из-за угла вышла девица: светло-каштановые кудри живописно рассыпаны по плечам, шнуровка рубашки ослаблена донельзя — девичьи прелести, будто нарочно, выставлены напоказ, на юбку нацеплялась солома (где это она могла найти солому в удивительно чистом дворе?), круглое личико недовольно хмурится, и это при том, что девушка пытается завлекающе улыбаться — страшная картина получается, а походка… нет, никаким лебедем тут и не пахнет!
— Ри, как ты мог меня бросить? — не то гневно, не то обижено вопросила девица.
Парень сморщился, словно у него все зубы разом заболели.
