«Кап, кап, кап». Капли, казалось, стали падать быстрее.
Осторожно она выползла из своего укрытия, добралась до перекрестка и украдкой свернула за угол. Словно черная зияющая дыра, перед ней расстилался заброшенный темный коридор. В глубине, в самом конце мертвого коридора, из-под бокса с номером 187 на пол падала узкая полоска света. Лина во сне могла перечислить арендаторов «Сити-бокса». Номер 184 принадлежал одному чудаковатому автору, который занимался продажей своих детективных романов из бокса и хранил в запасе тысячи экземпляров кровожадных произведений. Рядом с ним, в боксе 185, помешанная на безвкусице владелица парикмахерской складировала свои потрясающие декоративные штуки: от блестящих венецианских карнавальных масок на забавных пасхальных кроликах до пластиковых рождественских елок и розовых свинок, приносящих удачу в канун Нового года. Над боксом 186 значилось имя Кевина Мюллера, отвечавшего за экспорт-импорт на центральном вокзале. Его помещение было заполнено в основном поддельными коврами, партиями бесполезных электронных игрушек и разноцветными светящимися картинами с переливающимися водопадами. Бокс 187 не сдавался в аренду целую вечность. Никогда еще Лина не встречала никого у этой камеры хранения.
По коридору теперь эхом разносились голоса и шаги. Цокающие каблуки быстро приближались. Лина вздрогнула, узнав голос Сони. В преувеличенно дружелюбной манере, говоря нараспев, она объясняла новому клиенту правила внутреннего распорядка.
– Никакого бокса без удостоверения личности, никакого доступа без ключей, никаких сигарет, никаких предметов в коридорах, никаких животных, никаких вопросов.
Дверь распахнулась и тут же с грохотом закрылась. Звуки затихли. С тревогой Лина сидела на месте, выжидая, но вокруг было тихо. За исключением дурацких капель. «Кап, кап, кап». Лина сосчитала до двадцати, прежде чем осмелилась снова пошевелиться. С решительностью промчалась она под полуоткрытые жалюзийные ворота в бокс 187.
«Отлично, – поздравил ее внутренний хор. – Теперь ты в ловушке». Лина не слушала его. Она цеплялась за смутное ощущение, что напала на след чего-то важного.
Мерцающий свет освещал беспорядок. В воздухе витал запах плесени и гнили. Что-то мокрое капнуло на нее сверху. Она взвизгнула и наступила в лужу. Повсюду стояли наполненные до краев ведра с водой. С потолка, из кондиционера неудержимо капало на хранящееся в коробке наследие. Так вот о чем ее тетя так громко договаривалась по телефону. С любопытством она подошла ближе. Лина едва могла поверить в то, что увидела. Обстановка в полумраке показалась ей странно знакомой. Она включила фонарик на своем телефоне.
При ярком луче света она узнала лыжное снаряжение Хьюго, прозрачные коробки с его шелковыми галстуками, коробки с кожаными башмаками ручной работы и вешалку, на которой пылились его костюмы. Лина всегда считала, что одежда Хьюго идеально ему подходит: все было показным, кричащим, приукрашенным и слишком дорогим. «Хьюго нужен яркий огонь, чтобы чувствовать себя полноценным», – всегда говорила Соня. Пока не поняла, что прежде всего он прожигает ее деньги. Хьюго с беспечностью относился к правде и фактам и, используя все без остатка сбережения Сони, хватался за любую ветреную бизнес-идею, обещавшую быстрое богатство. Иногда он торговал дорогущими комплектами кастрюль, затем термоодеялами, которые продавал пенсионерам во время кофе-драйва
[5], в другое время он инвестировал деньги в здоровую воду, витамины с Дальнего Востока или препараты для наращивания мышечной массы. Все, к чему он прикасался, работая, превращалось в долги. И в мусор, который Соня, по-видимому, хранила в боксе 187.
Горы непроданных товарных образцов рассказывали о заоблачных мечтах, завышенных ожиданиях от продаж и жестких падениях в реальности. Как только Лина отодвинула коробки в сторону, под ее ногами хрустнуло стекло. Фотография с помолвки, которая раньше висела над супружеской кроватью в спальне Сони, валялась на полу. На фотографии Хьюго и Соня позировали перед живописно обвалившейся кирпичной стеной в портовом квартале, на которой Хьюго кисточкой написал предложение руки и сердца. Лина никогда не ладила с Хьюго. Его старый хлам был ей абсолютно безразличен. Ее больше интересовало то, что скрывалось за множеством ящиков: трехногий бабушкин диван со старомодной деревянной полкой. С трудом пробираясь между передвижными ящиками, Лина старалась поближе рассмотреть предмет мебели. Толстый слой грязи покрывал ткань. Лина хлопнула ладонью по обивке. Когда облако пыли рассеялось, она увидела знакомый лиловый цветочный узор. Сомнений быть не могло: перед ней стояли жалкие остатки дивана, на котором она прыгала с родителями много лет назад.
Вдалеке загрохотал грузовой лифт. Лина подавила возникающую панику. Чутье ее не подвело. Возможно, эта комната хранила сведения о прошлом, о котором никто не хотел говорить. Меньше всех – Соня. У Лины закружилась голова, она пошатнулась и привалилась спиной к шаткой башне из коробок. Верхняя коробка соскользнула со своего места и с громким треском приземлилась на бетонный пол. Звякнула посуда. Изнутри доносилось задумчивое бренчание музыкальной игрушки: металлические звуки, мимолетные, словно сплетенные из серебряных нитей. Этот обрывок мелодии воодушевил Лину. Сыроватый картон треснул в ее руках, когда она взволнованно открыла крышку.
Содержимое ящика выглядело беспорядочно и сумбурно, словно кто-то под покровом ночи торопливо бросал в него домашние вещи. Лина распахнула темно-коричневый атлас, лежавший сверху. На первой странице стояло имя. Томас Фридрих. 10-й «А». Лина поняла, какие непостижимые сокровища Соня спрятала здесь от посторонних глаз. Коробка была полна вещами ее родителей. У Лины остались только блеклые воспоминания о первых годах жизни. Она даже не знала наверняка, когда и как умерли ее мама и папа. «Автокатастрофа», – всегда говорила Соня. Как будто одно это слово было исчерпывающим объяснением. Место для могилы она выбрала сама. «Я не хотела тебя обременять», – таков был ее уклончивый ответ. На самом деле у Сони самой глаза были на мокром месте, как только она начинала говорить о брате. Неужели из-за этого она запрятала его вещи в этот дальний угол?
Было такое ощущение, словно Рождество, Пасха и день рождения наступили одновременно, – как и пятерка по математике, ощущение босых ног в теплом песке, победа в «Монополии», как все хорошее, что когда-либо случалось с ней. Сердце Лины забилось в два раза быстрее. Взволнованная, она шла по следу прошлого. Никогда еще она не была так близка к родителям. Она нашла потрепанную книгу по тактике гандбола, спортивную обувь, разбитую чашку с именем Реи, носки на Николая
[6] и жуткую куклу с поломанными конечностями, худым телом и разбитыми, закрывающимися глазами. Между старыми книгами и кухонными предметами Лина наткнулась на музыкальную игрушку. Лина потрясенно вертела в руках косоглазую плюшевую сову с круглым, вишнево-красным телом, розовыми крыльями в горошек и зелеными лапками. Кто-то с любовью кособоко собрал птицу из остатков ткани. Дрожащими пальцами она потянула за разноцветный шарик, болтавшийся на красном шнурке между лапами. Из игрушки зазвучала тоскливая мелодия. Смутные воспоминания всплывали из ее подсознания. Как облака, они парили над ней, недосягаемо далекие, неосязаемые и постоянно сменяющие друг друга. Музыка словно исходила из потустороннего мира, доступа в который у нее не было. Она услышала послание, не в силах сказать, откуда взялась уверенность: рассеянные звуки мелодии вели ее к матери. Глаза совы открывались и закрывались, крылья возбужденно трепетали, пока мелодия с хрипом не прекратилась. Когда Лина схватилась за шарик во второй раз, хрупкий шнурок порвался. Как бы сильно она ни сжимала и ни трясла игрушку, Лина больше не могла выдавить из нее ни звука. Но смутило ее нечто другое. Ей показалось, что внутри совы что-то шевельнулось. Сквозь наполнитель она нащупала прямоугольный коробок, в котором что-то свободно болталось, стоило подвигать плюшевую игрушку взад-вперед.
