Собравшись к указанному времени, мы с дочкой вышли. Я напряглась, обратив внимание на то, что встречают нас мама и Лизка. Димы не было. Посмотрела на маму, но на лице той читалась печаль. Мужчина уехал вчера и пообещал, что устроит нам сюрприз к выписке, с того времени он не писал и не звонил.
— Ой какая лапочка, дай скорее подержать ее! — засуетилась Лизка и приняла Милу.
Я посмотрела на маму, понимая — ей известно что-то неприятное. Сердце уже давно забыло, что такое нормальный ритм, начало снова бешено биться в груди.
— Мам?
— В аварию он попал два часа назад, — выдавила мама и отвела взгляд в сторону. В реанимацию увезли. Я больше ничего не знаю. Да и это только из новостей услышала.
Нет! Ну почему судьба такая жестокая? Только думаешь, что все стало более или менее нормально, и она больно бьет в спину, втыкает ножи и выдергивает позвонки по одному. Мне казалось, что рассудок в этот момент начал отключаться.
— Мам, отвезете Милу домой? Я не могу сейчас… Я должна его увидеть.
— Конечно, детка, конечно!
— В сумке бутылочка с остатками молока. На улице сегодня нежарко, за час не пропадет, я примчусь как только увижу его.
Мама прикрыла глаза и кивнула. Я посмотрела на сестру, прижимающую Милу к себе, как самое ценное в мире сокровище.
— Давай, систер, мы позаботимся об этой красотке, — произнесла Лизка, и я побежала на улицу.
По дороге к остановке звонила Евгении Александровне, которой точно сообщили, куда отвезли ее сына. На удивление она ответила почти сразу.
— Мы в областной реанимации. Поторопись, Ксюша, врачи говорят, что травма серьезная.
Я ничего не ответила, просто стояла как безумная и голосовала, пытаясь поймать такси. В этот момент я не думала, что можно было бы вызвать машину, стояла и махала рукой, пока, наконец, добрый человек не притормозил.
Я не помню, как мы доехали. В висках пульсировало, в ушах шумело. Я в очередной раз молила Бога, чтобы спас моего близкого человека. Как же поздно я поняла, что дорожу им… Как же поздно.
Вбежав на нужный этаж и домчавшись по коридору до реанимации, замерла около Евгении Александровны.
— Где он? — сорвалось с губ, но по опустошенному взгляду матери я поняла, что не все так радужно, как хотелось бы. — Он жив?
— Жив. Врачи готовят его к операции.
— Я должна увидеть его! Должна сказать ему самое главное!
Евгения Александровна кивнула. Я ворвалась в реанимацию. Навстречу сразу же бросилась медсестра, пытаясь выставить меня за двери, но я двигалась напролом. Врачи стали помогать ей, наперебой галдя, что я не могу тут находится, что наврежу ему, сделаю только хуже, а я не слушала их. Взгляд прилип к мужчине, лежащему без сознания, на губах которого застыла улыбка, а все лицо было перепачкано кровью. Он ехал за нами с Милой и был счастлив.
— Борись! Пожалуйста, борись! Я люблю тебя! — закричала я, когда врачи уже под руки потащили меня за дверь. — Люблю, слышишь? Только тебя люблю!
Опустошенная, я вернулась домой. Я не могла оставаться в больнице, хоть и очень хотелось, потому что следовало кормить дочь, но я решила, что сцежу достаточное количество молока и снова вернусь, чтобы быть рядом с ним. Я была нужна ему, я чувствовала это.
Когда я вошла в квартиру, то заплакала еще сильнее. Сердце рухнуло куда-то вниз. Все было украшено воздушными шарами, цветами и ароматическими свечами — Дима знал, как сильно я люблю их. А на кухне был накрыт праздничный стол. Он купил всю детскую мебель и обустроил детскую, я видела как там красиво, из-за полуоткрытой двери, где Лизка качала в колыбели Милу. Я прислонилась к стене в прихожей и скатилась по ней на пол. Только я была виновата в том, что случилось. Если бы я не изменила Диме, все сложилось иначе, мы бы уже были мужем и женой, а наша дочь наверняка родилась в срок.
Глава 14. Жалость или любовь
Я примчалась как только смогла. Евгения Александровна сообщила, что вызвала лучших хирургов из медицинского центра Димы, и операцию будут проводить тут, потому что транспортировка сейчас является невозможной. Для меня не имело значения, кто будет делать эту операцию, важнее было, чтобы мужчина выжил. Я не могла его потерять, потому что он был смыслом жизни для меня, как жаль, что поняла это так поздно.
— Он очень тяжело переживал то, что вы отменили помолвку, — произнесла Евгения Александровна, заставляя обратить на себя внимание. — Я думала, что делаю нечто правильное и жизненно важное для сына, когда пыталась свести его с Ларисой. Подозревала, что она врет, но все же верила ей. Надеялась, что сын будет счастлив с женщиной, которая подходит ему по статусу, но он начал гаснуть. Он любил тебя по-настоящему.
Слова обожгли легкие, выбивая из них воздух. Я какое-то время смотрела на Евгению Александровну, но затем подскочила на ноги. Постаралась втянуть в себя воздух и подавить эту пульсирующую боль.
В голове пронеслись слова Евгении Александровны: «Любил»…
— Не смейте так говорить. Дима не умер, он будет жить. И он любит нас с дочерью.
— С дочерью? О какой дочери идет речь, Ксения?
Евгения Александровна изменилась в лице. Неужели она не знала, что у Димы родилась дочь? Неужели он скрывал этот момент от матери, решив оградить меня и Милу от ее вмешательства в наши жизни. Это было очень сильно с его стороны. На глаза навернулись слезы.
— У нас с Димой родилась дочь, нас только сегодня выписали из больницы, — ответила я, понимая, что скрывать смысла нет, ведь если с Димой что-то случится, его мать должна знать, что он оставил после себя дочь.
— Господи! — Евгения Александровна приложила руку к лицу. — Я плохая мать, раз сын даже не сообщил об этом, — произнесла она, а я решила сделать вид, что ничего не слышала, потому что единственное, что хотелось сказать в этот момент — подтвердить ее слова и дать понять, что если бы она не вмешалась в наши отношения раньше, то сейчас все было иначе.
Я ждала врача, словно верующие второго пришествия Христа. И когда он вышел из операционной, сердце оборвалось. Он мог сказать все что угодно, но я ждала положительные прогнозы, потому что от других новостей сердце просто разорвалось бы на части.
— Операция прошла успешно настолько, насколько это могло быть. Дмитрий выживет, но сможет ли он ходить, находится под большим вопросом.
Я прикрыла глаза и с облегчением выдохнула, начала благодарить Бога, что сохранил жизнь моего мужчины. А со всем остальным мы справимся с ним вместе. Самое главное — он будет жить, даже если больше никогда не встанет на ноги.
— Его можно увидеть? — спросила, понимая, что если ворвусь туда снова, то меня выдворят.
— До завтра он не придет в себя. Мы вкололи ему успокоительные. Вы можете поехать домой.
— Но хотя бы увидеть его на минуту можно?
