Уминая плотный завтрак, который у нормального человека считался бы поздним обедом, если не ужином, он подумал, что, возможно, интуиция тут вовсе ни при чем. Просто спать надо, как все приличные люди, в темное время суток. А днем, при свете, да еще после ночи, проведенной в нестерпимом грохоте, сутолоке, дыму и режущих глаза вспышках стробоскопов, еще и не такое может присниться…
Выходя из дома, он прихватил с собой мусор. Как всегда, ему вспомнилась примета, согласно которой мусор на ночь глядя выносить нельзя — не будет денег. Он усмехнулся: а когда еще прикажете его выносить? Утром, что ли, после смены специально спускаться с двенадцатого этажа? Мусоропровод-то, спасибо коммунальным службам, не работает чуть ли не с момента сдачи дома в эксплуатацию…
На улице уже совсем стемнело, вдоль улицы тускло, вполнакала тлели фонари. Лампы в них были ввернуты импортные, повышенной интенсивности, но освещали они в основном сами себя — интенсивность интенсивностью, а против физики не попрешь: если на прибор подавать только половину, а то и четверть расчетного напряжения, он и работать будет точно так же, в четверть силы…
Пакет с мусором описал в воздухе пологую дугу и почти беззвучно канул в грязную жестяную пасть контейнера. Бросок был произведен метров с десяти и с высокой точностью — как всегда, даже когда метатель бывал нетрезв.
— Трехочковый, — с удовлетворением объявил Баклан, в юности увлекавшийся баскетболом, и направился к стоянке, где скучала под моросящим дождиком, дожидаясь хозяина, его немолодая «девятка» престижного некогда цвета «мокрый асфальт».
И тут ему преградили дорогу. Двое в кожаных мотоциклетных куртках-«косухах» вышли из темноты за пределами отбрасываемого фонарем светового круга и остановились, красноречиво поигрывая принесенными с собой предметами. Один из этих предметов представлял собой приводную цепь от мотоцикла, другой — бейсбольную биту, которой, судя по мелким выщерблинам на толстом конце, уже довелось побывать в деле, и не раз.
Услышав за спиной шаги, Баклан быстро обернулся и увидел еще двоих, приближавшихся со стороны контейнерной площадки. Они тоже были в черных кожанках, но Баклан сомневался, что это байкеры или, скажем, поклонники тяжелого рока. Просто для страны не прошли даром уроки лихих девяностых, и нынче каждая собака знает: черная кожанка стала своеобразной униформой бандитов не потому, что это красиво или модно, а по той элементарной причине, что с нее легко, буквально в два счета смывается кровь — неважно, своя или чужая. Порвать ее тоже непросто, вот и выходит, что для рукопашной лучшей одежки не придумаешь — и легко, и удобно, и практично…
Еще четверо подтягивались справа и слева, беря жертву в кольцо. Баклан недобро усмехнулся про себя: жертва? Ну-ну. Хотите танцев — будут вам танцы. Знать бы еще, кто заказал эту музыку, а то для банального гоп-стопа народу что-то многовато, целый ансамбль песни и пляски Московского Краснознаменного военного округа…
— Вы чего, мужики? — умело имитируя легкий испуг, поинтересовался он.
— Мужики землю пашут и на зоне тапочки шьют, — ответили ему многообещающим тоном. — Сейчас мы тебя в эти тапочки обуем и в землю положим. Я ж тебя, суку, предупреждал: держи грабли при себе!
Говорил тот, что с битой, и теперь Баклан его узнал. Этого сопляка, пьяного вдребезги и обкуренного до полной потери ориентации в пространстве и времени, он три дня назад выставил из клуба — вернее сказать, выкатил пинками, поскольку в каждой руке держал еще по одному вяло брыкающемуся и извергающему скверную брань обормоту. Несвязным хором эта троица наобещала ему массу приятных вещей; он, грешным делом, об этих обещаниях забыл, поскольку не верил, что хотя бы один из троих сумеет наутро припомнить, где был и что делал. Как теперь выяснялось, он ошибся: ребятки оказались не только памятливыми и мстительными, но и чертовски упорными, раз ухитрились его выследить.
— Не надо, пацаны, — попросил он. — Зачем?
— Сейчас объясню, — пообещал владелец биты.
Ободренный трусливым тоном Баклана, он совершил грубую тактическую ошибку, шагнув вперед и замахнувшись раньше, чем его приятели успели приблизиться с флангов и тыла, чтобы замкнуть кольцо. Особого значения это не имело, разве что у Баклана появился небольшой запас времени, позволявший действовать без спешки, обдуманно и аккуратно — так, чтобы никого не покалечить или, упаси бог, не убить совсем. Милицию вызвать никто из обитателей окрестных домов, конечно, не отважится, не говоря уже о том, чтобы выйти и вмешаться в драку восемь на одного. Потом, когда на грязном асфальте найдут измордованное тело, они только руками разведут: да, вроде личность знакомая, из нашего подъезда, а вот кто его так отделал — извините, не видели. Спали, были на работе, телевизор смотрели… Зато, если найденное на стоянке тело будет принадлежать кому-то из нападавших, среди опрашиваемых милицией граждан непременно отыщется нибудь сука, которая укажет прямо на Баклана: вот этот, из триста восьмидесятой, его работа. Вяжите его, ребятки! Да и потом, к чему брать на душу лишний грех? Их у него и так предостаточно…
Баклан слегка посторонился, пропустив мимо себя тяжелую биту, а потом, когда мощная инерция этого спортивного снаряда заставила нападавшего повернуться к нему боком, коротко и точно ударил его ногой по почкам. «Бейсболист» красиво прогнулся, уронил биту и опустился сначала на колени, а потом и на четвереньки. Как он ложится, Баклан смотреть не стал: ему было не до того, потому что тяжелая мотоциклетная цепь уже взлетела к темному небу и начала опускаться, со свистом рассекая сырой воздух.
Он нырнул под удар, приблизившись к противнику на дистанцию ближнего боя, и без затей ткнул его кулаком под вздох. Цепь с ненужной силой лязгнула об асфальт, выбив из него слабую бледную искру, и число нападавших сократилось до шести. В свете фонаря стремительно и опасно блеснул нож; уклонившись, Баклан пропустил руку с ножом у себя под мышкой, как капканом, намертво прижал ее локтем к боку и боднул противника головой в лицо. Залитая кровью физиономия опрокинулась и исчезла в темноте, а на смену ей появилась другая, по которой сержант запаса Луговой немедленно съездил фирменным хуком слева.
Увеселение было в разгаре. Кто-то придушенно верещал и барахтался, силясь высвободить зажатую у Баклана под мышкой голову; кто-то взмахнул тяжелой монтировкой и взвыл от боли, когда Баклан, перехватив его руку, резко заломил ее назад. Боль заставила беднягу согнуться пополам и развернуться почти на сто восемьдесят градусов. Баклан от души пнул его ботинком в услужливо подставленный зад, выпустил того, что сучил ногами и сдавленно матерился справа под мышкой, и ударил его локтем по загривку, заставив впечататься носом в асфальт.
Краем глаза он заметил неторопливо заруливающий на стоянку автомобиль. Это был темный «лендровер-дефендер» образца тысяча девятьсот семьдесят первого года — машина, о которой он когда-то страстно мечтал. Внедорожник остановился, из него начали выходить какие-то люди. Баклан принял это к сведению, решив, что нападавшие имели резерв и теперь этот резерв готовится вступить в бой. Это было скверно, хотя и лестно. Впрочем, люди из «лендровера» повели себя как-то странно: выйдя из машины, они не полезли в драку и не поспешили ретироваться от греха подальше, а просто стояли и смотрели, время от времени прожигая темноту красными огоньками сигарет.
