Усатый Ахмед недобро улыбнулся. Его двоюродный племянник, по свойственной юности горячности рвавшийся в бой, принял эту улыбку за сигнал к атаке и подался вперед, беря на изготовку автомат. Опередив Ахмеда, бородатый гигант остановил торопящегося доказать свое право называться мужчиной юнца, положив ему на плечо широкую, как лопата, и тяжелую, как чугунная плита, ладонь. Его черные, как спелые вишни, глаза находились в непрерывном движении, сканируя местность в поисках признаков засады. Бородатый Умар был опытным воином, прошедшим горнило обеих чеченских войн. И если гибели он избежал во многом благодаря воле всемогущего Аллаха — или, как сказали бы неверные, слепому везению, — то на свободе Умар до сих пор оставался исключительно в силу своей осторожности. Конечно, ему случалось проводить в следственном изоляторе по несколько месяцев и выдерживать многочасовые изнурительные допросы, сопровождаемые побоями и унижениями, но доказать его участие в боевых действиях следователи так и не смогли, а с поличным Умара не взяли ни разу: у него всегда хватало ума вовремя заметить, в какую сторону дует ветер, и закопать оружие до лучших времен.
Теперь эти времена были не за горами. Дагестан, сердце Кавказа, медленно, но неотвратимо поднимал голову. Руки тянулись к оружию, сердца горели праведным гневом, и уже гремели первые взрывы — пока немногочисленные, но их становилось больше с каждым месяцем.
В отличие от большинства своих земляков, Умар не слишком хорошо разбирался в тонкостях религиозных толкований, не рвался к власти, как очкастый Ахмед, не ждал, что война принесет ему золотые горы, и давно уже не стремился кому-то что-то доказать. В его случае все было намного проще: в нем говорил голос крови. Мужчина рождается, чтобы стать воином; ковырять мотыгой землю, разводить скот и вести домашнее хозяйство — работа женщин, стариков и детей, которым еще рано браться за оружие. Большинство так называемых мужчин внизу, на равнинах, давно об этом забыли, уподобившись женщинам и рабам, но здесь, в горах, мужчины в основной своей массе все еще оставались мужчинами, а женщины знали свое место. Бородатый Умар Исмагилов родился воином; он воевал потому, что ему это нравилось, и не мыслил себя в ином качестве. Под крышей построенного прадедом дома в периоды, когда никогда не затухающее до конца пламя кавказской войны временно опадало, подергиваясь тонким сизым пеплом непрочного мира, ему было томно и скучно, и даже ядреная афганская конопля не приносила облегчения. По-настоящему родной крышей для него было звездное небо; стенами ему служили крутые склоны гор, а постелью — потертый, прожженный у костров спальный мешок, а то и просто охапка листьев, брошенная прямо на голые камни.
Сейчас Умар Исмагилов занимался любимым делом, для которого был рожден. Немного огорчало лишь то, что ему не довелось примкнуть к отряду, выступившему против основной группы русских наемников. Задача, которую выполняли они с Ахмедом и его безусым племянником, была второстепенной, пустяковой — Умар справился бы с ней в одиночку, не обременяя себя тем явно избыточным количеством оружия, которое они тащили на себе без малого двадцать километров от старого лесного лагеря арабских наемников. Но спорить с решением, принятым старшими, у него и в мыслях не было; покорившись судьбе, Умар воспринимал эту вылазку как легкую разминку перед настоящим делом, которое, если верить некоторым уважаемым людям, было уже не за горами.
Родственник Умара Ахмед Исмагилов, чьи очки в модной оправе так же плохо сочетались с армейским камуфляжем и шрамом от ножевого ранения на щеке, как и его общественное положение с тем, чем он в данный момент занимался, как раз и относился к числу этих уважаемых людей. В разные годы он неоднократно занимал пост главы администрации родного селения; заподозрив в связях с «лесом», русские несколько раз смещали его с этого почетного поста и даже брали под стражу, но затем, когда ситуация в районе в связи с этим начинала приближаться к критической, дипломатично восстанавливали статус-кво. В данный момент Ахмед снова был не у дел, но не слишком расстраивался по этому поводу: от гонений, претерпеваемых со стороны неверных, его авторитет только возрастал и креп, а что до должности, то ее, по мнению Ахмеда, он давным-давно перерос. Он с нетерпением ждал очередного открытого выступления против русских, чтобы на волне кровопролития вознестись на новую ступень политической лестницы. Он был готов повернуть в свою пользу любое развитие событий. Если новая война станет победоносной и русских наконец вышвырнут вон с Кавказа — хорошо: умному, храброму и образованному полевому командиру наверняка найдется место в новой администрации Дагестана. Но такое развитие событий представлялось Ахмеду маловероятным: глупо рассчитывать одержать победу над великой державой, которая кольцом охватывает твою маленькую родину со всех сторон. Зато, когда прольется достаточно крови, а возмущенные вопли мирового сообщества достигнут последнего мыслимого предела, человек, который сумеет замирить непокоренный высокогорный район, вряд ли останется незамеченным — его ждет щедрая награда, и уж Ахмед Исмагилов постарается, чтобы его наградили именно тем, чего ему больше всего хочется. Стать президентом он, конечно, не рассчитывал, но высокий пост в правительстве — тоже неплохо, разве нет?
Нынешняя вылазка была частью сложной многоходовой комбинации, в результате которой каждый из ее участников должен был получить свое — кто-то пулю, кто-то почет, уважение, деньги и власть. Ахмед Исмагилов берег себя для будущих свершений, но отсиживаться за чужими спинами — значит терять авторитет. И он добровольно возглавил маленький отряд, который должен был отрезать московским наемникам путь к отступлению, если кому-то из них чудом посчастливится уйти из-под огня основной группы. Это было почетно — бой есть бой, с этим никто не станет спорить — и в то же время практически безопасно.
К тому же речь шла о кровной мести. Старинный недруг рода Исмагиловых по совместительству являлся их ярым политическим противником. Он был из тех, кто, крича о мире, ногтями и зубами цеплялся за власть и положение в обществе, кто держался на своем месте, окружив себя кольцом обагренных кровью земляков русских штыков. Начало активных боевых действий на территории Дагестана означало конец его безбедного существования, и он не останавливался ни перед чем, стараясь этого избежать. Накануне московский друг Ахмеда (если можно так назвать человека, торгующего своей дружбой за деньги) по секрету предупредил его, что в Дагестан направлена группа наемников, целью которой является нанесение клану Исмагиловых как можно большего урона, вплоть до поголовного истребления всех мужчин старше двенадцати лет. Кто предупрежден, тот вооружен, говорили древние; следуя этой поговорке, Исмагиловы вскрыли свои тайники и подготовили неверным торжественную встречу. Сделать это оказалось тем легче, что вслед за первым сообщением пришло второе, содержавшее довольно подробный план действий противника.
Все складывалось одно к одному настолько хорошо и гладко, что Ахмед даже засомневался: уж не ловушка ли это? Но старшие не приняли во внимание высказанные им соображения, и теперь оказалось, что они были правы: события развивались строго по плану, и даже машина, которая должна была обеспечить наемникам безопасный и быстрый отход после проведения акции, была та самая, о которой говорилось в последнем полученном из Москвы сообщении, — той же марки, того же цвета и с тем же регистрационным номером.
