Жук посмотрел на часы, потом на небо и решил, что не станет ждать темноты. Людей в ауле мало, и все они заняты своей скорбью. А ночью, во-первых, темно, хоть глаз выколи, и в этой темноте будет чертовски трудно заметить в толпе кавказцев того единственного, ради которого он сюда явился. А во-вторых, погода — штука переменчивая, и к ночи ветер может стихнуть, оставив Жука наедине с его проблемами.
В последний раз окинув аул внимательным взглядом и не заметив ничего подозрительного, он взвалил на плечи увесистый плоский рюкзак, надел на ствол пистолета глушитель и стал осторожно, чтобы не подвернуть ногу, спускаться по крутому каменистому склону.
Через сорок минут так никем и не замеченный Жук бесшумной пятнистой тенью проскользнул во внутренний дворик крайнего в селении дома. Уже смеркалось, но в окнах не было света: видимо, во время вчерашнего побоища в заброшенном ауле никто из хозяев этого дома не погиб, и сейчас они в полном составе сидели у кого-то из соседей, исполняя древний ритуал разделения скорби по усопшим. Жук сделал шаг в направлении сарая, и тут навстречу ему из будки, гремя цепью, неторопливо выбрался здоровенный, как теленок, косматый волкодав. Черная пасть приоткрылась, обнажая устрашающего вида клыки, но гавкнуть пес не успел: пистолет в руке Валерия негромко хлопнул, и оказавшийся недостаточно проворным сторож упал с пробитым черепом. Остекленевшие глаза уставились на Жука с немым укором, мощные лапы лежали на каменистой земле, как сломанные мертвые сучья.
— Прости, собака, — вполголоса сказал Жук и снял с плеч рюкзак. — Ты же понимаешь: ничего личного.
В полумраке сарая белели торцы припасенных на зиму поленьев. Поленья были кривые, корявые, разной толщины; глядя на них, Жук вспомнил Али-Бабу, который повстречался с сорока разбойниками, как раз когда собирал в горах хворост. Дров было много, и это Жука вполне устраивало, как и ветер, задувавший через щелястые стены.
Высвобожденная из рюкзака канистра глухо булькнула. Жук осторожно, стараясь не шуметь, открыл ее, и бензин с плеском устремился наружу, распространяя характерный аромат, который ни с чем невозможно спутать. Выйдя из сарая, Валерий выплеснул остатки содержимого канистры на стену дома и чиркнул зажигалкой. Пламя взметнулось с негромким хлопком и затрещало, с аппетитом пожирая сухое дерево и сложенный под навесом старый хлам — какие-то рваные матрасы, грязные пластиковые тазики и корыта, сломанные детские игрушки, вышедшую из строя и не дождавшуюся починки мебель…
К тому времени, когда Жук вернулся на свой наблюдательный пост, в селении горело уже четыре дома и два автомобиля. Вокруг мелкими черными букашками суетились люди — поливали водой из ведер и пеной из автомобильных огнетушителей, пытались сбить пламя одеялами и даже одеждой, выгоняли из дымящихся, готовых вспыхнуть сараев скот, уносили подальше от огня детей и домашнюю утварь. Они сражались мужественно и стойко, но раздуваемое сильным ветром пламя на глазах брало верх, карабкаясь по густо застроенному тесно прилепившимися друг к другу домами склону горы и отвоевывая у людей кровлю за кровлей, стену за стеной, постройку за постройкой. Вершину горы заволокло густым дымом, снизу вместо причитаний и плача доносились встревоженные крики.
Через час, когда в селение прибыл первый пожарный расчет, оно уже пылало от края до края, как пионерский костер в ночь перед закрытием лагерной смены. Насколько мог судить Жук, спастись успели все, от столетнего аксакала до последней курицы. Он долго вглядывался через бинокль в толпу, неровным полукольцом окружившую пожарные машины, но никакого Расулова среди погорельцев, разумеется, не было. Это означало, что его там не было никогда: вряд ли кто-то стал бы похищать известного на весь Дагестан человека и расплачиваться за это такой большой кровью только затем, чтобы потом оставить ценного пленника гореть заживо.
Таким образом, задачу можно было считать выполненной, причем именно так, как хотел Быков: быстро, без лишнего шума и ненужных жертв. Насчет домов и сараев Ти-Рекс ничего не говорил, а если бы даже и сказал, что с того? Омлет не приготовишь, не разбив яйца, и ради достижения цели всегда приходится чем-то жертвовать. Зато у федерального правительства теперь есть еще один шанс пустить пыль в глаза мировой общественности и задобрить горцев, выстроив им новенький, с иголочки поселок где-нибудь в долине. Там к их услугам будут все удобства: горячая вода, канализация, теплые туалеты, электричество, связь, Интернет, а главное — круглосуточный милицейский надзор. А пожар, как водится, спишут на случайность — сигарету кто-нибудь не затушил, мусор поджег, или, скажем, дети со спичками баловались…
Жук забросил за плечо пустой рюкзак, сунул за пазуху пистолет и, повернувшись спиной к охваченному огнем аулу, зашагал прочь, держа курс на ближайший райцентр, откуда ходил рейсовый автобус до Махачкалы.
* * *
Пассажиру на вид было около сорока или, по крайней мере, хорошо за тридцать. Он был высокий, широкий в плечах, но костлявый и сутулый. Бледное лицо с впалыми щеками было побито оспинами, длинный козырек низко надвинутого кепи затенял блеклые, словно выгоревшие на солнце глаза под жидкими пшеничными бровями. Физиономия была скорее неприятная, да и весь он производил нехорошее впечатление чего-то нечистого, липкого, хотя придраться к его внешнему виду было затруднительно — парень был одет, как все, не лучше, но и не хуже, и даже обувь у него, как успел заметить Якушев, была начищена до блеска.
Попутчика Юрий подобрал в кафе мотеля «Медвежий угол», на который ему столь любезно указал страдающий могучим похмельем прапорщик. Менты, у которых он брал интервью, ему не понравились, хотя он и не мог четко сформулировать суть своих претензий. Масла в огонь подлил Баклан, сообщив по рации, что прапорщик, едва расставшись с Якушевым, стал названивать кому-то по телефону. Это была именно та реакция, на которую рассчитывал Якушев, и он не стал обманывать ожиданий стражей порядка, остановившись в названной ими точке и заказав себе плотный обед, который употреблял без недостойной спешки.
На третьей минуте приема пищи возле кафе остановилась знакомая серебристая «Лада», которая уже не выглядела такой вызывающе новой и сверкающей, как давеча на взлетно-посадочной полосе военного аэродрома. Баклан, в обязанности которого входило подстраховывать Якушева на случай дорожных приключений, уселся за столик у окна и сделал заказ. Он жадно глотал пельмени, делая вид, что незнаком с Юрием, и поглядывал в широкое, от пола до потолка окно, за которым на темном фоне хвойного леса виднелась полупустая стоянка.
В какой-то момент там, на стоянке, образовался тот самый субъект, что в данный момент сидел рядом с Якушевым на переднем пассажирском сиденье «бентли». Он был одет в прямого покроя куртку, которая издалека выглядела кожаной, и растянутые на коленях джинсы из синтетической ткани; на голове у него было поношенное кепи, на ногах — модные и притом старательно начищенные мокасины, а в руке — продолговатая спортивная сумка, с виду пустая или почти пустая. Послонявшись между припаркованными машинами и отдав неизбежную дань восхищенного любопытства украшающему собой это сборище металлолома «бентли», человек со спортивной сумкой вошел в кафе.
