Эти мемуары были любимым детищем Курбанова, но сегодня работа продвигалась плохо — вернее, совсем не продвигалась. Рассеянно скользя глазами по строчкам, он перечел те несколько абзацев, которые сумел выжать из себя за два с половиной часа, попытался исправить несколько вопиющих стилистических ошибок (попутно ломая голову над тем, какая дьявольская сила водила его рукой, когда он писал этот бред), напортачил еще сильнее, запутался в причастных оборотах и, окончательно взбесившись, выделил неудачный кусок и уничтожил его целиком одним нажатием клавиши. Работа не клеилась, и Курбанов знал, в чем тут дело.
Он снова посмотрел на телефон, но звонить не стал. В общем-то, все разумные сроки уже истекли, но Курбаши обычно старался не беспокоить исполнителей звонками во время выполнения задания. Он всей душой ненавидел такие звонки еще с тех пор, когда сам был исполнителем, а главное, не понимал, на кой ляд они вообще нужны. О том, что твой не вовремя раздавшийся звонок может только навредить делу, а то и стоить исполнителю жизни, даже говорить нечего — это очевидно. Но зачем контролировать по мелочам тех, кому доверяешь? А если полного доверия к своим людям у тебя нет, вряд ли стоит поручать им проведение ответственной операции — все равно завалят дело, контролируй ты их хоть все двадцать четыре часа в сутки…
За воротами дважды просигналила машина. Встрепенувшись, Курбанов машинально посмотрел в окно, но окно выходило на озеро, и сейчас за ним не было видно ничего, кроме ветвей березы, сверкавших в темноте, как серебряное кружево, травянистого заднего двора с клумбами и площадкой для барбекю да высокого кирпичного забора, на гребне которого через равные промежутки тоже были установлены сияющие мягким светом фонари. Въезд во двор находился с другой стороны дома, и, чтобы взглянуть, кто там пожаловал, следовало предпринять кое-какие действия, что и было незамедлительно сделано. Курбаши протянул руку и включил установленный на специальной подставке ниже уровня стола монитор, принимавший изображение с установленных во дворе и доме камер наблюдения. Нужная ему в данный момент картинка располагалась в левом верхнем углу экрана. Там виднелся знакомый микроавтобус — тот самый, ожидание которого сегодня не давало Виталию Адамовичу сосредоточиться на мемуарах.
Рядом с надежно упрятанным от посторонних глаз монитором беззвучно зажегся оранжевый огонек интеркома. Курбанов снял трубку.
— Говорит первый, — услышал он слегка искаженный помехами мужской голос. — Прибыл Сивый.
— Очень хорошо, — ответил Виталий Адамович. — Пусть ведут в подвал, я сейчас спущусь.
— Прошу прощения, — сказал охранник за мгновение до того, как он отнял трубку от уха, — Сивый прибыл один.
— Один? — Настроение начало стремительно портиться. — То есть как это «один»?
— Совсем один, — бесстрастно подтвердил охранник.
— Ладно, — подумав секунду, изменил решение Курбанов, — пусть поднимается в кабинет.
— Принял, — сказал охранник, после чего в трубке послышался шорох, громыхание и щелчок прерванного соединения.
Виталий Адамович повесил трубку, скопировал весь набранный за день текст на миниатюрный дисковый накопитель, удалил его из памяти компьютера и спрятал накопитель в тайничок под крышкой стола. Выдвинув верхний ящик, достал оттуда пистолет — любимый, тщательно ухоженный, холимый и лелеемый, пребывающий в отменном состоянии десятизарядный прадедовский маузер, — поставил на боевой взвод и положил на колени.
Маузер был именной, с врезанной в крышку деревянной кобуры медной пластинкой, на которой красовалась выгравированная дарственная надпись от самого Буденного — в ту пору еще не маршала, а командарма легендарной Первой Конной. Таким вещам, если их удалось сохранить, пронеся через все бури и невзгоды двадцатого столетия, полагается украшать собой стену на самом видном месте — на память, для гордости и чтоб завидовали гости. Но Курбанов, как и те, кто изредка заглядывал к нему на огонек, считал, что оружию не место на пыльном ковре. Превращенное в музейный экспонат, оно чахнет и умирает от тоски; оружие должно стрелять, и старый маузер все еще время от времени постреливал — в основном по бутылкам, — благо патроны к нему Виталию Адамовичу все еще удавалось доставать без труда. Он всегда был под рукой — тут, в верхнем ящике письменного стола, — и, принимая редких посетителей, Курбаши считал небесполезным держать палец на спусковом крючке. Он доверял своим коллегам и подчиненным, но это доверие не имело ничего общего со слепой верой и не становилось меньше оттого, что было подкреплено лежащим на коленях пистолетом.
Он как раз закончил приготовления, опустив напоследок крышку ноутбука, когда в дверь постучали.
— Войдите, — разрешил Курбанов, привычно просовывая указательный палец под предохранительную скобу маузера и касаясь им гладкого железа спускового крючка.
Дверь отворилась, и через порог шагнул Сивый. Кабинет освещался только настольной лампой, укрепленная на гибкой ножке змеиная головка которой была пригнута почти к самой крышке стола, чтобы свет не бил в глаза и падал только на клавиатуру ноутбука. Поэтому в просторной комнате царил полумрак, до поры милосердно скрывавший некоторые детали.
— Я слушаю, — произнес Виталий Адамович тоном, ясно указывавшим на то, что он очень недоволен своим подчиненным.
— Он убит, — сказал Сивый.
Он стоял у порога, и его странно скособоченный силуэт четко выделялся на светлом фоне закрытой двери. Курбанов пригляделся и пришел к выводу, что в позе Сивого действительно есть что-то неестественное, словно он испытывает довольно сильную боль или прячет под полой пиджака что-то большое, увесистое, так и норовящее выскользнуть, например автомат. Дуло лежащего на коленях маузера шевельнулось, поточнее нацеливаясь на посетителя, палец на спусковом крючке слегка напрягся.
— Так, — тяжело уронил Виталий Адамович. — Надеюсь, ты объяснишь, в силу каких — не сомневаюсь, что весьма уважительных! — причин вы нарушили приказ. И, если тебя не очень затруднит, начни с того, почему докладываешь ты, а не старший группы.
— Налим в больнице, — нехотя признался Сивый. — Как это там… Множественные переломы лицевых костей черепа, вот. Врач сказал: не физиономия, а вылитый пазл. Они там до сих пор, наверное, это пазл собирают. Мы в больнице сказали, что он попал под грузовик. Так нам, знаете ли, поверили…
— А на самом деле? — терпеливо спросил Курбанов, заранее зная ответ.
— А на самом деле, Виталий Адамович, это не человек, а какой-то бешеный носорог. На самом деле, если хотите знать, он просто сунул Налиму один раз кулаком в физиономию, и тот теперь до конца жизни будет пластических хирургов кормить. Если выживет, конечно.
— Я предупреждал, что он опасен, — напомнил Курбаши.
— Опасность опасности рознь, — угрюмо сообщил Сивый. — Таких, как он, надо уничтожать путем массированных бомбардировок с воздуха. А еще лучше — ракетой откуда-нибудь из-за горизонта. Баллистической, с ядерной боеголовкой.
Курбанов снова выдвинул ящик стола, бросил туда пистолет и направил свет настольной лампы на стоящего у двери человека. Сивый зажмурился, прикрыв ладонью глаза. Это не помешало Виталию Адамовичу рассмотреть, что лицо его странным образом видоизменилось, сделавшись почти неузнаваемым. Виной тому, несомненно, служил подбородок, который отчего-то увеличился более чем вдвое против обычного размера и приобрел несвойственный ему цвет спелой сливы.
