— Что у тебя с боком? — спросил Курбаши, поскольку с подбородком все было ясно и так.
— Ребро, наверное, сломано, — равнодушно ответил Сивый. — Вы поймите, Виталий Адамович: если бы Шугай его не завалил, то не вы его, а он бы нас допрашивал. Сначала нас, а потом и…
Он осекся, сообразив, что едва не сказал лишнее, но Курбанов его понял.
— А потом и меня, да?
Сивый пожал плечами и зашипел от боли, схватившись за поврежденный бок.
— Бешеный носорог, — повторил он.
— Динозавр, — поправил Курбанов. — Тираннозаурус рекс.
— Похож, — сказал Сивый.
— Не похож, а он самый и есть. Ладно, свободен. Отдыхайте, лечитесь, подсчитывайте убытки. Это я к тому, что премии в этом месяце вам не видать как своих ушей… ворошиловские стрелки, мать вашу!
Сивый молча скрылся за дверью. Кажется, он был доволен, что так легко отделался. Курбанов мысленно пожал плечами: все правильно, боятся — значит, уважают. На самом-то деле он вовсе не был по-настоящему сердит. Спору нет, ему хотелось напоследок потешиться над старым заклятым врагом, посмотреть ему в глаза, убедиться, что тот понял, кто и почему лишает его жизни. Но, если разобраться, это были просто эмоции, которые, как известно, сплошь и рядом наносят делу вред, часто оказывающийся непоправимым. Сивый — не мыслитель и не стратег, а простая пешка, но он прав: таких, как этот субъект, надо уничтожать издалека, не давая шанса вступить в ближний бой. И кто знает, что еще мог бы выкинуть этот идеально натасканный убийца, очутившись здесь, в этом доме?
Теперь он умер, и о нем можно с чистой совестью забыть. Туда ему и дорога! Больше он никогда не встанет Виталию Адамовичу поперек пути, не спутает тщательно продуманные планы. Его больше нет, и, о господи, какое это облегчение!
Курбанов аккуратно, обеими руками сдвинул в сторону ноутбук. Стол был по старинке накрыт стеклом, прямо как на вахте в каком-нибудь занюханном студенческом общежитии. Там, под стеклом, прежде закрытая ноутбуком, лежала вырванная из какой-то старинной энциклопедии гравюра, изображавшая тираннозавра. Двуногий звероящер был нарисован вполоборота, оглядывающимся через плечо, как будто только что заметил добычу в лице Виталия Адамовича и на краткий миг замер в раздумье: сожрать этого типа в пиджаке или пусть поживет до следующего раза? Острые, как сабли, клыки скалились в многообещающей ухмылке, утонувшие в роговых наростах маленькие бессмысленные глазки не выражали ничего, кроме холодной, как текущая под бронированной шкурой кровь, жажды убийства. Для особо одаренных внизу имелась надпись: «Tyrannosaurus rex».
Ловко поддев ухоженными ногтями, Курбаши приподнял стекло и вынул из-под него гравюру. Да, подумал он, глядя на нарисованного ящера, динозавр. Мощный, свирепый, непобедимый в рукопашной схватке один на один, тупой, практически безмозглый, не рассуждающий убийца. Всего-то и разницы, что этот, на гравюре, руководствовался инстинктами, а тот, которого пару часов назад застрелили, как бешеного пса, — скудным набором усвоенных на политзанятиях в военном училище прописных истин, нарочито простеньких, почти односложных, чтобы их мог переварить даже самый примитивный, неспособный к абстрактному мышлению мозг. Прощай, Ти-Рекс, подумал Виталий Адамович и аккуратно разорвал гравюру пополам. Был бы чуточку умнее, глядишь, и избежал бы судьбы своего тезки из юрского периода — выжил бы, не вымер и, вполне возможно, со временем даже дал бы потомство. Но закон эволюции неумолим: выживает сильнейший. Только главная сила нынче — как, впрочем, и во времена динозавров — заключена не в стальных костях и каменных мышцах, а в уме и способности приспосабливаться к стремительно меняющимся условиям окружающей среды. Тираннозавр этого не умел и потому вымер, как и некий майор Быков, — упокой, Господь, его грешную душу, аминь.
Мелкие клочки, в которые превратилась гравюра, беззвучно и неторопливо, как снежные хлопья, посыпались в мусорную корзину. Это тоже было проявление эмоций — впрочем, вполне безвредное и потому позволительное, как и сама гравюра, все эти годы лежавшая под стеклом посреди письменного стола. Теперь, пожалуй, можно было наконец избавиться и от смертельно надоевшего стекла, но прежде следовало поделиться кое с кем хорошей новостью.
Курбаши поднялся из-за стола, вышел из кабинета и спустился сначала на первый этаж, а затем и в подвал, где располагалась пусть не самая комфортабельная и любимая, зато приносящая большую, ощутимую пользу часть его холостяцкого жилища.
* * *
Баклан вышел из кустов и направился к дороге, стреляя с обеих рук. Он шагал широко и быстро, а стрелял еще быстрее, опустошая магазины с бездумной щедростью киногероя, у которого стараниями голливудских реквизиторов никогда не кончаются патроны. Дымящиеся латунные цилиндрики гильз веерами разлетались в стороны, как зерно из ладони сеятеля, хлопки выстрелов слились в частую дробь, выбиваемую безумным барабанщиком на донышке жестяной кастрюли, которую он украл из пищеблока психиатрической больницы.
Как только прозвучал первый выстрел, Юрий пружинисто развернулся в смертоносной вертушке, расшвыряв двоих бандитов, до сих пор наивно полагавших, что держат его на мушке. Пистолет одного из них упал на землю в пределах досягаемости; его владелец и Якушев одновременно потянулись за ним, но весьма пристрастный арбитр в лице Баклана решил их спор в пользу Юрия, подстрелив местечкового мафиози на лету, как утку.
Люди Кулика валились на землю, как трава под косой, по одному и парами, прямо как в кино. Кто-то все-таки успел выстрелить — судя по звуку, из того самого, знаменитого, заряженного крупной сечкой обреза, который сегодня то и дело переходил из рук в руки. Якушев, словно в замедленной съемке, отчетливо увидел, как от куртки Баклана полетели клочья и в ее развевающейся, будто полковое знамя, поле возникла здоровенная, хоть ты голову в нее просовывай, дыра.
Все кончилось буквально в два счета, едва успев начаться. К тому времени, когда Баклан начал спускаться в неглубокий кювет, воевать было уже не с кем. На ногах остался только водитель «КамАЗа», который опрометчиво вылез из кабины покурить и размять ноги и не был застрелен только потому, что оставил свое оружие в кабине. Едва Якушев успел это осознать, как водитель допустил новую ошибку, сунувшись в кабину и с лязгом выхватив оттуда обрез трехлинейной винтовки. Баклан остановился, спокойно подождал, пока водитель повернется к нему лицом и передернет тугой затвор, и выстрелил в самый последний момент. Убитый еще падал, перед смертью конвульсивно цепляясь руками сначала за дверцу, а потом за ведущие в кабину ступеньки, а Баклан уже, сунув один из своих пистолетов под мышку, прикуривал сигарету от раскаленного ствола другого.
«Отморозок», — подумал Якушев, созерцая эту картину, и впрямь будто выхваченную из какого-то состряпанного на колене отечественного телевизионного боевика. Впрочем, на самом-то деле Баклан был никакой не отморозок, а просто чудак. Чудачество за ним числилось всего одно, но зато такое, что у тех, кто сталкивался с его проявлениями в первый раз, становились дыбом волосы по всему телу.
