— Это дело, — оживился заскучавший, было, водитель.
— А я как же? — растерянно спросил Зуда, уже наполовину раздавленный тяжестью этой троицы, твердо вознамерившейся въехать в рай на его костлявых плечах.
— А ты сиди тихо и не рыпайся, — посоветовал Сарайкин, пряча в сумку пакет с пистолетом. — За ум, наконец, возьмись, поступи куда-нибудь — вот, для примера, хотя бы и в наш техникум. С твоими-то связями ты уже к концу второго курса начальником областной землеустроительной службы заделаешься. Будешь одной рукой земельные участки распределять, а другой конвертики с откатами в ящик письменного стола смахивать — милое дело! Другой на твоем месте давно бы в администрации президента груши околачивал, а ты все лохов по подворотням опускаешь… Ветлугин, ты не в курсе, кто из экспертов нынче дежурит? Ветлугин! Ты уснул, что ли?
— А?.. Никак нет, — встрепенулся старлей, грубо вырванный из мира сладких грез, где он уже примерял на себя погоны с двумя, а то и тремя большими звездами. — Кто из экспертов? Да Михайлов, кажется.
— Когда кажется, креститься надо, — сварливо проворчал будущий генерал Сарайкин.
— Точно, Михайлов, — сказал окончательно утвердившийся на грешной земле Ветлугин.
— Хорошо, — кивнул подполковник, — значит, проблем не будет. Не то что с этой жидовской мордой… Ну, раз так, звони, вызывай бригаду. Да, и гаёвым тоже брякни — как-никак, ДТП! Не справился с управлением на крутом повороте — кому это оформлять, если не им?
Отдав необходимые распоряжения, подполковник снял перчатки и опустил руку в карман форменного бушлата. Пальцы коснулись гладкого, бархатистого на ощупь корпуса, солидная увесистость которого ласкала самолюбие и лишний раз напоминала о том, что золото — не только один из самых дорогих, но еще и самый тяжелый металл во всей таблице Менделеева. Самыми кончиками осязательных нервов подполковник Сарайкин почувствовал едва уловимую, скорее воображаемую, чем ощутимую на самом деле, вибрацию изготовленного и собранного с филигранной точностью, безотказного, безупречно работающего механизма. Реквизированный у заигравшегося в казаки-разбойники Зуды механизм и впрямь был отменный — точный, как швейцарские часы, только безо всяких «как», потому что это именно они и были.
Вынув часы из кармана, Сарайкин неторопливо защелкнул на запястье золотой браслет. Теперь он мог себе это позволить, поскольку законный владелец хронометра был уже не в том состоянии, чтобы качать в принадлежащем Анатолию Павловичу Сарайкину городе свои вонючие права.
Глава 3
Когда зазвонил телефон, Юрий Якушев стоял у кухонной плиты и курил на голодный желудок, наблюдая за кофе, который, судя по некоторым верным признакам, собирался вот-вот закипеть. Телефон, естественно, остался в спальне, на прикроватной тумбочке, а звонить мог кто угодно — например его превосходительство, который просто обожал делать вот такие неурочные, приходящиеся некстати звонки.
Пока Юрий бегал за телефоном, кофе, естественно, тоже не стал сидеть на месте. Когда Якушев вернулся на кухню, половина плиты была залита, а над верхним краем джезвы вспухла подвижная, пузырящаяся шапка грязно-коричневой пены. «Ну вот что стоило убавить газ?» — подумал Юрий, уже далеко не впервые отметив про себя, что, как большинство нормальных русских мужиков, крепок задним умом.
Он выключил конфорку и раздраженно ткнул пальцем в клавишу соединения, заставив замолчать истерично верещащую трубку.
— Дрыхнешь, боец? — послышался в трубке жизнерадостный, знакомый до боли голос. Звонил отставной подполковник ВДВ Роман Данилович Быков, бывший ротным командиром Якушева во времена, о которых классик русской литературы Александр Сергеевич Пушкин писал в «Руслане и Людмиле»: «Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой…» — Солдат спит, а служба идет — так, что ли?
— Привет, Данилыч, — сказал Юрий с невольной улыбкой. — Ничего я не сплю, просто завтрак готовлю, а телефон…
— Пивко разогреваешь? — перебил его Быков.
— Никак нет, — довольно ядовито отрапортовал Якушев. — Чашка кофе, два бутерброда — один с сыром и один, соответственно, с колбасой. С копченой, если интересуешься. Кофе, кстати, по твоей милости убежал — или, как выражаются в определенных кругах, подорвал.
— Хило, — констатировал Быков, которого везде, где ему доводилось служить, рано или поздно начинали за глаза называть Ти-Рексом за внушительные габариты, всесокрушающую физическую силу, быстроту реакции, а главное, характер, роднивший его с самым грозным хищником юрского периода — тиранозавром. — Ты там часом в ботаники не записался? Что это за завтрак для солдата — пара бутербродов?
— А ты их видел? — парировал Юрий. На самом деле бутерброды были самые обыкновенные, но Быков их действительно не видел, а у Юрия не было настроения ввязываться в диетологический диспут с оппонентом, способным не только убить кулаком быка, но и съесть его после этого целиком, причем в любом, в том числе и сыром виде.
— Другое дело, — удовлетворенно пробасил Ти-Рекс. — Основа любого мероприятия — сытый желудок. Только я не понял насчет кофе. Ты?.. Утром третьего августа?.. Кофе?!
Юрий улыбнулся: ну да, конечно. А как же! Утром третьего августа всем, кто по праву носит тельник в голубую полоску, полагается лежать пластом и прямо так, лежа, сосать через соломинку из оцинкованного ведра коктейль, состоящий из смешанных в равных пропорциях водки и огуречного рассола. Потому что второе августа — день Ильи-пророка, а заодно и день ВДВ, небесным покровителем которых почти что официально считается данный святой.
— Да и ты, судя по голосу, похмельем не страдаешь, — продолжая улыбаться, заметил он.
— Я — другое дело, — возразил Быков. — Меня ничего не берет, ты же сам знаешь. Да и потом, обстоятельства всякие…
— А эти обстоятельства, часом, не Дарьей Алексеевной зовут? — ехидно осведомился Якушев. — Передавай обстоятельствам привет.
— Поговори у меня! — грозно громыхнул Ти-Рекс и, немедленно сбавив тон, с легким смущением добавил: — Она тебе тоже кланяется. Так ты что же, так всухомятку и отпраздновал?
— Я, Данилыч, праздновал на работе, — сообщил Якушев.
— Ты ж мне сам звонил, поздравлял…
— Поздравил и дальше стал работать. Что не так-то?
— Да нет, все нормально… Вот же угораздило тебя с этой твоей работой!
Юрий на мгновение прикрыл глаза. В темноте под сомкнутыми веками зажглись, осветив низкий коридор с сырыми кирпичными стенами, тусклые редкие лампы в решетчатых проволочных колпаках, замигали косматые вспышки дульного пламени, и остро, как наяву, потянуло кислым пороховым дымом. Кто-то плачущим голосом кричал по-арабски — то ли молился, то ли ругался последними словами, в суете и грохоте было не разобрать; кто-то монотонно, на одной ноте, стонал, умоляя его добить — тоже по-арабски, но это Юрий почему-то разобрал и запомнил очень отчетливо. И над всей этой какофонией поголовного, отменно организованного уничтожения реял глубокий оперный бас генерала Алексеева: «Во избежание ненужного кровопролития предлагаю всем сдаться! Бросить оружие, всем лечь на землю, руки за голову!»
