Это философское рассуждение, особенно в той его части, которая касалась получения удовольствия, направило мысли подполковника в новое, не самое подходящее на данный момент русло. Бабы у Горчакова были аппетитные, в соку — даже жена, которой перевалило за сорок, не говоря уже о двадцатилетней дочке. Но, хорошо зная правила игры, согласно которым на начальной стадии шантажа заложники должны оставаться целыми и невредимыми, он решил потерпеть: даже если Горчаков сломается сразу, и за первой стадией не последуют все остальные, свое он при желании все равно возьмет. А желание у него таки имелось, и, чем дольше он смотрел на Марину Горчакову, которую прямо в коротеньком домашнем халатике волокли мимо него к выходу, тем сильнее и очевиднее это желание становилось.
— А ну, постойте, — остановил он рейдеров, которые конвоировали дочь Горчакова, и не отказал себе в удовольствии взять ее левой ладонью за лицо. Кожа у нее была молодая, гладкая, нежная и упругая одновременно. — Скажи-ка, красавица, папаша твой в последнее время с работы документы какие-нибудь не приносил? Например, синюю папку — картонную такую, старую… Не приносил?
Риск был минимальный — можно сказать, его почти не было. Разумеется, подполковник Сарайкин знал, как выглядят жена и дочь директора «Точмаша», и те, в свою очередь, могли узнать его с другой стороны улицы даже без формы — городок-то маленький, а начальник полиции и директор завода — фигуры, как ни крути, заметные. Но это вовсе не означает, что Сарайкин был с Горчаковым на короткой ноге и по выходным гонял чаи с его домочадцами. С этими бабами до сего дня он не общался ни разу, даже по телефону, и узнать его по голосу они, в отличие от покойного Бурундука, не могли.
Девушка дернула подбородком, высвобождаясь, и независимо пожала плечами. Смотрела она при этом почему-то не в лицо подполковнику, а куда-то вбок — похоже, что на его запястье. Проследив за направлением ее взгляда, Сарайкин внутренне вздрогнул: чертова сопливая сучка пялилась не куда попало, а на золотой швейцарский хронометр, который он за полгода настолько привык считать своим, что почти забыл об его происхождении.
— Часы у вас хорошие, — сказала девчонка, вряд ли понимая, что выносит себе смертный приговор. — У моего дяди были очень похожие. Даже, наверное, точь-в-точь такие же.
— Небедный у тебя дядя, — легкомысленным тоном, каким ведут светскую беседу о пустяках, заметил Сарайкин. — Он кто — олигарх?
— Он умер, — сообщила соплячка, глядя теперь уже не на запястье руки, которую Сарайкин машинально убрал за спину (немедленно об этом пожалев), а прямо ему в глаза. — А часы у него украли незадолго до смерти.
— Какая неприятность, — сказал Сарайкин. — Так как насчет папки?
— Тебе надо, ты и ищи, ворюга, — объявила наглая соплячка.
Сарайкин занес ладонь для хорошей оплеухи, но увял, как на ржавый гвоздь, напоровшись на взгляд одного из рейдеров.
— Ведите, — начальственным тоном буркнул он.
— Ищите, — насмешливо парировал рейдер, заставив подполковника лишний раз почувствовать себя не в своей тарелке — не полновластным хозяином всего, до чего мог дотянуться, а пешкой с деревянной головой, которая только на то и годна, чтобы носить на ней форменную фуражку или, как сейчас, трикотажную маску.
Кабинет хозяина располагался на втором этаже и представлял собой довольно уютную, обставленную массивной, под старину — возможно, и впрямь старинной, но откуда в Мокшанске взяться антиквариату? — мебелью. Вдоль стен до самого потолка тянулись заставленные книгами полки, глядя на которые, Сарайкин, во-первых, усомнился, что Горчаков все это прочел хотя бы по одному разу, во-вторых, удивился: если прочел, то он, наверное, чокнутый, — а в-третьих, опечалился: искать среди этих никем не считанных центнеров испачканных типографской краской страниц те несколько, за которыми его послали, можно до второго пришествия.
Для начала он решил обследовать ящики громоздкого, обтянутого зеленым сукном письменного стола. Первый же, который он попытался открыть, оказался заперт на ключ. Попытка использовать пистолет, который с полузабытых времен лейтенантства служил ему то открывалкой для пивных бутылок, то приспособлением для колки орехов, то обыкновенным молотком, была заведомо обречена на провал: просунуть ствол, не говоря уже о рукоятке, в щель между верхним краем ящика и крышкой стола не представлялось возможным, слишком уж она была узка. Можно было, конечно, приставить пистолет к замочной скважине и грозно крикнуть: «Откройте, полиция!», — но у Сарайкина хватило ума и милосердия не пугать живущих в ящике микробов, которые при всем своем желании были не в силах выполнить этот приказ. Еще, если уж говорить о пистолете, замок можно было расстрелять, но тогда подполковник наделал бы шума, против которого его предостерегал командир рейдеров, и наверняка переполошил соседей.
Решив, что разберется с упрямым ящиком позже, Сарайкин открыл следующий. Первым, что он увидел, стал затейливой формы, под старину, ключ — без сомнения, оловянный, но окрашенный под бронзу. Подполковник вставил его в замочную скважину верхнего ящика, повернул, и замок спокойно открылся — видимо, тоже знал, что надо делать, когда насилие неизбежно.
В это время со двора послышалось басовитое бормотание ожившего дизельного мотора и скрежет шестеренок в коробке передач. Сарайкин выглянул в окно как раз вовремя, чтобы увидеть, как доставивший его сюда микроавтобус выезжает из двора. Порыв ветра качнул створку ворот, и та наполовину прикрылась — медленно, лениво. Микроавтобус, не останавливаясь, вывернул на улицу, газанул и скрылся из вида. Ворота остались полуоткрытыми, в доме стояла тишина — не та, которая бывает, когда хозяева уснули или заняты каждый своим делом, а звенящая, нехорошая тишина покинутого, опустевшего жилья, в котором ты случайный, незваный и крайне нежелательный гость.
— Вот же сучье племя, — с досадой и раздражением высказался в адрес столичных рейдеров подполковник, вообразив, как пойдет отсюда пешком, в этом черном маскарадном костюме налетчика, в маске и с синей папкой под мышкой. То-то будет потеха для всего города! По улицам слона водили…
Сарайкин живо представил, как местная пацанва, с младых ногтей привыкшая не бояться ни бога, ни черта, толпой бежит вслед за ним по пыльной улице, дергает его за фалды и наперебой вопрошает: «Дяденька, а вы Бэтмен или просто от эшелона отстали»? Тьфу!
Впрочем, это была полная ерунда: с поста начальника УВД его пока никто не снимал, и телефонная связь в Мокшанске, несмотря на его неизбывную провинциальность, работала нормально. Так что машина — не проблема. Проблема в этих московских козлах. И ведь не поспоришь, их главарь все правильно сказал: чем быстрее найдут эту свою папку, тем быстрее уберутся отсюда ко всем чертям. Поэтому можно чуточку поступиться авторитетом, чтобы хоть немного ускорить процесс, пока они весь город не разнесли. Им это раз плюнуть — наделали дел и отвалили по домам, — а отвечать потом кому?
В запертом ящике не обнаружилось ничего по-настоящему интересного, кроме резной деревянной шкатулки с деньгами — судя по их довольно скромному количеству, на повседневные хозяйственные нужды. Деньги подполковник ничтоже сумняшеся прикарманил: мертвому они ни к чему, а если Горчаков каким-то чудом выживет, ему будет не до таких мелочей, как исчезнувшее содержимое шкатулки. Если ему посчастливится уцелеть (в чем Анатолий Павлович, положа руку на сердце, очень сильно сомневался), он будет бегать, как угорелый, по всему городу, давая выход щенячьей радости по поводу своего второго рождения…
