— Все свободны, — сказал он. — Первого доклада группы наружного наблюдения жду через… — Он посмотрел на часы. — Ну, скажем, через полтора часа, в двадцать один ноль-ноль. Кто там радовался, увидев знакомое лицо? Ты, Степанов? Вот и займись. Ты у нас специалист по господину Хао, так что его нынешнее местоположение, смею надеяться, установишь без труда. Только постарайся сработать не так, как в прошлый раз.
— Перепутал, — вполголоса вставил кто-то, и по кабинету прокатился легкий смешок. Так по прошествии времени люди смеются, вспоминая, как по неосторожности едва не свернули себе шею, скатившись с лестницы.
— Ну вот, опять, — обиженно протянул Степанов. — Кто старое помянет, тому глаз вон, товарищ генерал!
— А кто забудет, тому оба долой, — напомнил Алексеев. И после секундной паузы добавил: — Применительно к нашему случаю речь, полагаю, должна идти не о глазах, а о погонах.
Это уже ни капельки не походило на шутку, и притихшие участники совещания начали покидать кабинет. Как обычно, этот процесс напоминал то, что происходит в раковине умывальника, из которой вынули затычку. Генерал копался в столе, что-то выискивая в верхнем ящике. Подняв голову, он увидел, что полковник Егорушкин, совсем недавно получивший третью звезду на погоны, не принял участия в общем исходе: он стоял около стола для совещаний, положив ладонь на спинку стула, и терпеливо ждал, пока на него обратят внимание.
— Что у тебя? — спросил генерал.
— Один вопрос, — сказал Егорушкин. — Разрешите?
— Что это еще за… гм… китайские церемонии? Разрешаю, спрашивай.
— Ван Линь Хао — это ведь только версия, верно? С Волчаниным он не встречался…
— Присядь, — сказал Алексеев, и полковник опустился на стул, сиденье которого еще не успело остыть. — Все верно, китаец — это только версия. Самая правдоподобная, но не единственная и пока ничем, увы, не подтвержденная. Конечно, он не встречался с Волчаниным, этот субчик не из тех, кто станет собственноручно облегчать нам работу. Но он недавно летал в Пхеньян, а после этого, как мне доподлинно известно, был замечен в районе иранского посольства в Дамаске.
— Торгуется, — предположил Егорушкин. — Как на аукционе: кто больше предложит…
— По-моему, это очевидно, — кивнул своей обезображенной головой Алексеев. — Но это еще не факт, потому я и говорю: надо держать ушки на макушке.
— Плохо, что Волчанин погиб, — вздохнул полковник. — С этим Спец явно поторопился.
— Его убил не Спец, — просветил его Ростислав Гаврилович. — Это начальник местной полиции, как бишь его… Сарайкин. Выскочил, как чертик из табакерки, в самый неожиданный момент. Поначалу-то он, как я понял, пытался делать вид, что ничего не происходит. Но потом смекнул, что дело зашло чересчур далеко, кинулся исправлять положение и наломал таких дров, что я вообще не понимаю, как с него не ободрали погоны. Но, отдать ему должное, в освобождении заложников он принял самое активное личное участие, а директору завода так и вовсе спас жизнь.
— А заодно сорвал нам операцию, — добавил Егорушкин. — Папка с документацией по «Борисфену» пропала…
— Значит, ее кто-то взял, — вставил генерал. — И взял, полагаю, не затем, чтобы почитать на сон грядущий. Она обязательно всплывет…
— Вопрос: где, — сказал полковник. — Если ею завладел случайный человек, с носом могут остаться все — и мы, и Линь Хао. Скверно, что мы до сих пор не знаем, где она.
— Этим занимается Спец, — сообщил генерал Алексеев. — Прямо сейчас — там, на месте.
— Бедное место, — пробормотал Егорушкин.
— Ничего, — утешил его генерал, — обойдется. Парень повзрослел и стал работать намного аккуратнее, чем вначале. Ну, а если что, они там как-нибудь отстроятся.
— За счет федерального бюджета, — подсказал полковник.
— Куда ж без него, — вздохнул Ростислав Гаврилович и возобновил раскопки в ящике письменного стола, давая понять, что разговор окончен.
Глава 18
После третьего по счету светофора, который, в отличие от первых двух, не моргал желтым, а работал в обычном, дневном режиме, колдобины кончились, тряска прекратилась, и машина плавно, будто на воздушной подушке, заскользила сквозь прохладу расцвеченной яркими уличными фонарями и огнями реклам ночи. Было уже полвторого; город спал, лишь у дверей ночных клубов и дискотек, которых тут, в центре, насчитывалось преизрядное количество, кучковалась подвыпившая молодежь. Подсвеченный ртутными лампами табачный (и не только) дым лениво колыхался над головами, как будто дело происходило не на улице, а в прокуренной комнате; в сумраке вспыхивали и гасли красноватые огоньки сигарет, поблескивали, отражая свет фонарей, бутылочное стекло и дешевая бижутерия. Картина была знакомая, милая сердцу; обычно она поднимала настроение, будоража кровь и толкала на подвиги, но сейчас Зуда едва осознавал то, что видел сквозь отмытое до полной прозрачности стекло губернаторского джипа. Вывески заведений, в которых уже успел стать завсегдатаем, знакомые очертания центральных улиц, припаркованные как попало дорогие спортивные машины и мощные заграничные мотоциклы — все это виделось отчетливо, но воспринималось как-то отстраненно, словно Евгений Зударев по кличке Зуда случайно, незаметно для себя помер и теперь взирал на грешную землю из загробного мира.
В машине было тепло и уютно, приятно пахло натуральной кожей сидений и дорогим табаком. Навстречу привычно бежали линии разметки, дорожные знаки, попадая в лучи фар, вспыхивали призрачным золотистым светом, как будто внутри них включались хитро запрятанные лампочки. Безучастно глядя прямо перед собой, Зуда с сосущим, тревожным и тоскливым чувством думал о том, что высокопоставленный родственничек, драгоценный Павел Игнатьевич был не так уж далек от истины, утверждая, что на борту рыболовного траулера, бороздящего воды Тихого океана, ему, Зуде, самое место.
Все зависит от точки зрения — иначе говоря, от угла, под которым человек рассматривает тот или иной предмет. Этой ночью положение, которое Евгений Зударев занимал (или думал, что занимает) в социуме, переменилось неожиданно и резко. Из ямы, на дно которой он только что сверзился, перспектива обосноваться на краю света и заделаться морячком тралового флота выглядела вполне себе привлекательно — привлекательнее, по крайности, чем то, что светило ему нынче. И, обладай Зуда способностью поворачивать время вспять, он сделал бы это незамедлительно и отбыл на Камчатку раньше, чем господин губернатор успел выговорить это географическое название до конца.
Да что там! Будь у него власть над временем или хотя бы капелька предусмотрительности, он просто не стал бы связываться с Сарайкиным. Сказал бы ему прямо: а не пошел бы ты, дядя, куда подальше, хочешь сажать — сажай на здоровье, а стрелять не стану, хоть ты меня на куски режь, — и ничего этого просто не было бы. Было бы плохо, но — в меру, не так, как теперь. Вот дурак-то! Ей-богу, дурак. Ведь даже до этой простой, элементарной, в сущности, вещи — послать подполковника ко всем чертям, не идти у него на поводу прямиком в гиблое болото — он додумался не сам. Добрые люди подсказали — как водится, поздно, когда толку от этой подсказки, как от прошлогоднего снега.
