У Агассиса отвисла челюсть. Никогда еще он не слышал столь нелепого оккультного вздора. Сознавая, что этот неуравновешенный субъект может быть опасен, если его спровоцировать, он решил ему подыграть, молясь про себя, чтобы кто-нибудь из домашних поскорей пришел ему на помощь.
– Но зачем, – надеясь кого-нибудь разбудить, громко вопросил Агассис, – этому Т'гузери ехать в Америку?
– Фопрос по делу, профессор. Дотти мне рассказала, что на этом континенте есть места, наделенные особой силой, и определенные ритуалы могут быть софершены только там. Вот вам еще причина, почему ваш Кювье потерпел неудачу. Унд одно такое мешто здесь, в этом самом штате.
Агассис не сводил глаз с двери. И где Дезор, когда он так нужен? Ему полагается всякий час быть под рукой…
– Предположим. Но почему вы пришли ко мне?
– Вы научный нашледник Кювье и несете отфетственность за его дела. Фаш моральный долг помочь исправить то, что он совершил. К тому же фы пользуетесь тут флиянием унд сможете ушкорить наши поиски.
Все еще отчаянно стараясь выиграть время, Агассис сказал:
– Полагаю, у вас была веская причина привезти с собой это существо. Возможно, ее животные качества помогут вам выследить ее примитивного родича? Умеют ли они вынюхивать друг друга на расстоянии?
Повернувшись к готтентотке, Цезарь ласково ей улыбнулся. На ее лице отразилась равная нежность.
– Ну, конешно, и из-за этого тоже. Но я просто не мог с ней рашстаться надолго. Понимаете, Дотти – моя frau
[86].
3
Китовый ус
Когда иглобрюха (Canthigaster valentini) вытаскивают из воды, его первая и инстинктивная реакция – набрать в себя достаточно воздуха, чтобы превратиться в поразительный колючий шар и тем отпугнуть возможного хищника. Окажись эта похвальба неубедительной и хищник попытается попробовать свою жертву, иглобрюх умрет если не счастливым, то хотя бы довольным, прекрасно зная, что смертельный тетродогоксин в его клетках сполна за него отомстит.
Доктор Луи Агассис, вырванный из тихих вод логичных предположений, что перед ним господин и рабыня, надулся и начал опрыскивать гнусную парочку победоносным ядом.
Он вскочил на ноги, непроизвольно выпустив – чтобы легче было бурно жестикулировать – прикрывавшее его наготу покрывало. Его обычно румяное лицо полиловело, приняв оттенок брюквы, а кровь в жилах на лбу стучала, как племенные барабаны, – Агассис разразился праведными порицаниями:
– Именем Господа и всего, что есть на свете святого, сэр, я, христианин по рождению и убеждению, воспитанный в добродетельной семье, клеймлю вас как презренного предателя своей расы! Как вы могли! Как вы могли так себя осквернить и унизить белую расу в глазах этой твари и ее дерзких сородичей, которые, нет сомнения, все как один бунтари! Предаваясь такому животному кровосмешению, потакая своей гнусной похоти, вы подвергли опасности не только собственную страну, но и четыре тысячи лет цивилизации, борьбы человечества, стремящегося подняться из грязи! Уходите! Оставьте этот дом, как вы в него пришли, под покровом тьмы, сокрывшей ваш гнусный и чудовищный позор!
Чуть только Агассис закончил свою жгучую филиппику, как за дверью его спальни послышались торопливые шаги. Наконец-то, избавители! Citoyens, aux armes!
[87]
Дверь распахнулась: за ней выстроились остальные обитатели этого ученого дома, вооруженные до зубов и готовые защищать своего предводителя. Пуртале потрясал верным альпенштоком, а Жирар держал наготове грозный микротом. Буркхардт размахивал сокрушительным мастихином, а Сонрель сжимал внушительную гравировальную иглу. Едва видимый за четверкой, скорчился Дезор, выглядывая из-за занесенных рук авангарда.
Подкрепление, однако, как будто не устрашило ни Цезаря, ни готтентотку Дотти, которая все так же сидела на корточках у окна. Могучий кейптаунец спокойно оглядел изготовившихся спасителей, потом перевел взгляд на Агассиса:
– Ну и шайка узколобых фарфаров…
Агассис снова набрал в грудь воздуха.
– Негодяй! Уходите по доброй воле, не то я прикажу моим людям силой вышвырнуть вас отсюда!
– Теперь фы мне совшем не нрафитесь, профессор Агассис, хотя прежде я бин против вас нихт предубежден. Тем не менее мне нужна фаша помощь, чтобы фернуть останки майне тещи, пока их не употребили во зло. Если вы не окажете ее по доброй фоле, мне придется добиться этого принуждением. Я знаю, что фы фтерлись в доверие к американским ученым и широкой публике, которые шчитают, будто фы само софершенство. Как фам понравится, если они узнают, что челофек, всему фас научифший, фаш на-стафник и покровитель, был дер оккультист? Предстафляю себе, как будут смаковать эту нофость бульварные газеты. Скажем, «Кембридж кроникл» одер «Христианский наблюдатель»? Und ученое сообщестфо…
Когда опасность минует, иглобрюху, чтобы вернуться к исходным размерам, требуется в среднем не менее пяти минут.
Агассис скукожился за тридцать секунд.
Упав в кресло, голый натуралист слабо махнул своим соратникам, велев опустить оружие. Они подчинились, заинтересованно оглядывая невероятную картину.
Услышав угрозу Цезаря, Агассис внутренним взором увидел, как рушатся все его продуманные планы, все мечты о славе и карьере в Новом Свете, подорванные безумным, но смертоносным обвинением, которое тот намерен предъявить. С общественным мнением, этим всемогущим тираном, не шутят. Молниеносно Агассис сообразил, что у него нет иного выхода, кроме как сотрудничать с кейптаунцем – сколь бы отвратительным предательством белой расы ни был его выбор самки – и надеяться, что вскоре он уберется из его, Агассиса, жизни.
– Так и быть, – слабым голосом сказал натуралист. – Вы убедили меня в правоте своего дела, и я окажу вам посильную помощь. Но Бога ради, давайте отложим дальнейшее обсуждение до утра. Эдвард…
Увидев, что опасность как будто миновала, Дезор поспешно выступил вперед.
– Прошу вас, отведите мистера Цезаря и его… спутницу-туземку… в комнату для гостей.
– Слушаюсь, профессор.
Вскоре Агассис остался один и некоторое время спустя сумел вернуть себе тень присущей ему решительности.
Так или иначе нужно покончить с этим делом как можно скорее. А когда бур и его человекообразная уедут, он велит сжечь все простыни, полотенца и половики, к которым они прикасались, и, возможно, также несколько предметов обстановки – в зависимости от того, как именно негритянка помечает территорию.
Наутро, после беспокойной полудремы, населенной неуловимыми, но определенно неприятными фантомами, Агассис присоединился к своим помощникам за общим столом. Обладая крепкой конституцией простолюдинки, Джейн проспала ночной переполох у себя в комнате, куда удалилась по совокуплении, и теперь порхала, как воробей (Spizella pusilla), расставляя перед признательными учеными блюда с маисовыми лепешками, яичницей и раками (Orconects limosus). Несколько обескураженная поначалу диким видом готтентотки Джейн быстро освоилась с ее присутствием, заметив, что «за столом она умеет себя вести получше этого дикаря мистера Олкота
[88]».
