О том, что произойдёт, если его укрытие по случайности будет рассекречено, Кирилл не думал. Глядя сбоку на Марью, он испытывал странное чувство. Сосущая сладкая боль разливалась волной по всему его телу и, заставляя поднывать сердце, отдавалась где-то между лопатками. Загорелые пальцы Фёдора неспешно перебирали пшеничные локоны Марьи, а Кирилл чувствовал, что внутри него зарождается приступ неукротимой злости. Испытывая необоримое желание вцепиться в эту загорелую руку, он с замиранием следил за тем, как грубые пальцы прошлись по нежной шее Марьи, и, ощущая, как внизу живота тихо заныло, скрипнул зубами. Кирилл был не в силах подняться и уйти. Он сверлил взглядом эту деревенскую идиллию и чувствовал, как с каждой минутой к его горлу всё сильнее и сильнее подкатывает дурнота.
Слушая приглушённый бархатистый смех, Кирилл испытывал поистине танталовы муки и, не понимая, что с ним творится, что есть сил сжимал гладкие ветки ив. Будь его воля, он немедленно развернулся бы и ушёл, но его ноги, обутые в тяжёлые резиновые сапоги, словно приросли к месту. Стиснув зубы, Кряжин смотрел на то, как Фёдор, наклонившись над его бывшей женой, слегка подтолкнул её в траву и принялся нежно целовать.
Смеясь, Марья без сопротивления принимала поцелуи Фёдора, а в ушах Кирилла стоял такой колокольный звон, что, казалось, ещё немного, и его черепная коробка треснет на части, как сухой грецкий орех. Облизывая языком пересохшие губы, он был готов выть от досады, забыв и о брошенных в траве ведёрке и удочке, и о неколотых дровах у сараюшки тестя. Он сжимал кулаки, с ненавистью глядя на чернявого парня, и хрящеватые желваки на его скулах ходили ходуном.
Навалившись на Марью, Федор прижал её грудью к земле. Тут Кирилл до крови прикусил губу, и его голова пошла кругом. Тихо постанывая, Марья извивалась под тяжестью огромного тела, и, смелея, Фёдор всё крепче и крепче вжимался в маленькую худенькую фигурку на траве. Чувствуя, как внутри него всё гудит, Кирилл сдавленно захрипел, и перед его глазами поплыли яркие круги. Разрывающая боль в голове становилась всё невыносимее, но он все стоял, как будто намертво приклеенный к месту, и не мог заставить себя отвести взгляда от бывшей жены.
— Машенька… — рука Федора скользнула по бедру Марьи, и Кирилл не выдержал.
Подхватив ведро, он, не разбирая дороги, ринулся вверх на взгорок и, петляя, словно заяц, помчался к дому. Острая режущая боль пульсировала в висках, разрывала ему голову и, обжигая глаза, отдавалась в переносице. Издавая хриплые рыкающие звуки, Кряжин аршинными шагами удалялся от проклятого затончика, приминая сапожищами траву и размахивая пустым ведром.
Волна безумной ревности, захлестнувшая Кирилла, была настолько сильной, что он ничего не видел и не слышал вокруг себя. Перед его глазами ежесекундно всплывала загорелая рука чужого мужика, ласкающая бедро Марьи, а в ушах, отдаваясь многократным рефреном, звучал её переливчатый бархатистый смех.
— Зараза! Вот зараза! — сквозь зубы зло цедил он и, сшибая пустым ведром толстые стебли цветущего репейника, от всей души ненавидел маленькую хрупкую фигурку с разметавшимися по траве пшеничными волосами. — Да что ж ты вытворяешь, мать твою?!
Волна ярости достигла своего апогея и, заслонив от Кирилла белый свет, ударила в голову ослепительной вспышкой, от которой перед глазами всё поплыло кроваво-алым. Не соображая, что творит, Кирилл размахнулся и с плеча рубанул сухим ореховым удилищем по стоявшей у дороги берёзе. Удочка оглушительно хрустнула и разломилась на две равные половины, обдав сдуревшего от ревности Кирюху мелкой острой щепой. Внезапно отрезвев, Кряжин бросил испорченную уду в сторону и, прислонившись спиной к дереву, тихо засмеялся.
— Ты бы ещё ей в горло впился, собственник несчастный! — увидев себя, на карачках крадущегося к кустам у воды, он зажмурился и, не переставая смеяться, замотал головой. — Ну и хорош же ты был! Повезло ещё, что никто не застукал, в век бы не отмылся! — на глазах Кирилла выступили слёзы. — Многоженец! Деревенский султан! — протянув руку, Кирилл взял то, что осталось от удочки, и, приставив одну половинку к другой, громко выдохнул: — Ещё одна такая рыбалка, Кряжин, и ты свихнешься от ревности.
* * *
— Любушка, а ты случайно не знаешь, что такое произошло с нашим Кирюшей? — усадив маленькую Аннушку к себе на колени, Анфиса протянула ей бутылочку с молоком. — Какой-то он странный сегодня, вроде как не в себе. Пришёл с рыбалки — есть отказался, удочку где-то сумел поломать… — она недоуменно пожала плечами. — И вообще… весь день долбит колуном, как будто чью-то душу вышибает.
— Так отец же сам попросил его переколоть все оставшиеся чурбаки, — удивилась Любаша, — вот он и колет.
— Колет-то колет, да как-то… странно… — задумчиво протянула Анфиса. — Может, случилось у него чего?
— Не выдумывай ты, мам, лишнего, — Любаша бросила взгляд в окно, — ну что у него могло случиться?
— Да мало ли что… — томимая дурным предчувствием, Анфиса опустила глаза. — И опять же, где он ухитрился так удочку разбить?
— Далась же тебе эта удочка! — громко проговорила Любаша. — Вот ведь ценность нашла: кусок орешины да два метра лески!
— Разве дело в леске? — неохотно уронила Анфиса, и отчего-то перед её глазами всплыло узкое личико Марьи с пронзительными серо-зелёными глазами и огромной копной золотисто-пшеничных волос.
— А в чём? — Любаша непонимающе посмотрела на мать. — Знаешь что, не забивай ты себе голову всякими глупостями.
— Ты думаешь? — Анфиса попыталась выбросить нехорошие мысли.
— Я не думаю, я уверена.
…Над Озерками уже спустилась глубокая ночь, когда Анфисе показалось, будто бы в сенях скрипнула дверь. Прислушиваясь, она привстала на локте, затаила дыхание и стала вглядываться в кромешную темноту, но в доме больше не раздавалось ни единого звука. Подождав пару минут, она опустила голову на подушку и уже решила, что скрип ей почудился со сна, как вдруг в дверном проёме горницы появилась чья-то высокая тень.
— Кирилл, ты, что ли? — от испуга сердце Анфисы часто заколотилось.
— Я, тёть Анфис, — стараясь не скрипеть половицами, Кирилл на цыпочках переступил дверной порожек и, словно цапля, высоко поднимая длинные ноги, на ощупь двинулся к своей комнате.
— Ты чего полуночничаешь? — негромко прошептала она.
— Мне на двор надо было, — так же тихо ответил он. — По нужде.
— Нечего было на ночь молоко глушить, — успокоившись, Анфиса зевнула и, укрыв одеялом ухо, уже повернулась на другой бок, как вдруг снова привстала на локте. — Кирюш, а ты дверь за собой запер? — внезапно ей показалось, что от зятя тянет сигаретным дымом.
— А как же, запер, — шёпот Кирилла уже слышался у самой шторки.
— Ну и хорошо, — устроившись поудобнее, Анфиса закрыла глаза и тут же провалилась в сон.
Проснулась она оттого, что где-то далеко-далеко, чуть ли не на другом конце деревни, слышались неясные крики.
