— Полина?
— Да…
— Это я, Георгий, — голос Ясеня звучал будто бы из закупоренной бочки, и Поля сразу сообразила, что он прикрывает трубку рукой.
— Жорик, что случилось, твой рейс отменили?
— Нет, Полечка, с рейсом всё в порядке, — голос Ясеня был до странности незнакомым, но Полина списала это на плохую слышимость. — Поля, через час я улетаю в Тель-Авив… — от его слов по залу аэропорта прокатилась гулкая волна эха, отразившаяся от мраморных стен и колонн огромного помещения нескладным рефреном, — … не один.
— Что? Жоржик, говори громче, я тебя почти не слышу! — крикнула в трубку Горлова и, прижав её что есть силы к самому уху, напряжённо прислушалась к тому, что творилось на том конце провода.
— Полина, я улетаю в Тель-Авив навсегда, — на этот раз слова Георгия прозвучали вполне отчётливо.
— Я знаю, милый, — представив несчастного Ясеня, одиноко стоящего у телефонной кабинки, Поля улыбнулась.
— Ничего ты не знаешь, — в трубке раздалось какое-то шипение, видимо, Ясень повернулся и задел соединительный провод рукой.
— А что я должна знать? — в груди Полины шевельнулся холодный червячок страха.
— Через час я улетаю в Израиль вместе со своей семьёй: женой и двумя сыновьями, улетаю навсегда, чтобы больше никогда сюда не вернуться.
— Что? — негнущиеся губы Поли едва дрогнули.
— Лягушонок, мне было с тобой очень хорошо, но, прости, никакого продолжения у наших отношений не будет.
— Ясень? — плечи Полины упали, и она почувствовала, как, расползаясь по всему телу нервной холодной дрожью, на неё надвинулось ощущение непоправимого несчастья. — Но ты же говорил…
— Говорил что? — в трубке послышался лёгкий смешок. — Неужели ты настолько наивна, что веришь каждому мужскому слову? Дурочка, мне нужны были твои деньги, не мог же я лететь в чужую страну с пустым карманом?
— Но ведь ты… — Поля подняла ладонь и посмотрела на тоненький девичий перстенёк с дешёвеньким камушком, — ты говорил, что любишь меня.
— Глупыш, любовь на бутерброд не намажешь, — ласково проговорил он, и в его голосе послышались до боли знакомые интонации.
— Что ты сделал с моими деньгами? — пересохшие губы не слушались Полину.
— Это лишняя информация, — небрежно бросил он.
— Я достану тебя из-под земли, слышишь, ты, подлец! — рявкнула в трубку Полина, и её губы беспомощно запрыгали.
— Это вряд ли, — скептически проговорил Ясень. — Если учесть, что твои денежки уплыли из страны уже с неделю назад…
— Боже мой, какой же я была дурой, что поверила тебе! — простонала в трубку Полина.
— Да, честно сказать, особым умом ты не отличаешься, таких легкомысленных дурочек нужно ещё поискать, — разговор с Горловой, казалось, забавлял Георгия, но до окончания посадки оставалось совсем немного. — Извини, лягушонок, я бы с удовольствием поговорил с тобой ещё, но у меня заканчивается посадка на самолёт, и если я не потороплюсь, то рискую встретиться с тобой снова, а мне бы этого не хотелось. Прощай.
— Ясень, подожди! — испуганно проговорила Полина. — Неужели всё, что между нами было, для тебя пустой звук?
— За такие-то деньги? — рассмеялся он.
— Жоржик, милый, не улетай, я прошу тебя, я умоляю тебя! — закричала в трубку Поля.
— Какой же ты всё-таки ещё ребёнок! — усмехнулся Ясень, и внезапно Полина услышала короткие прерывистые гудки.
Выронив трубку из рук, Поля съехала спиной по дверному косяку на пол, и её лицо болезненно перекосилось. Теперь у неё не осталось ничего и никого. Ощущая, как руки и ноги наливаются свинцом, Горлова откинулась на скользкие лакированные дощечки паркета, и из её груди вырвался странный хрип, не похожий ни на смех, ни на стон.
Зажмурив глаза, Поля скривилась, и её лицо мелко задёргалось.
— А-а-а-а-а… — прислушиваясь к своему голосу, ставшему вдруг до неузнаваемости чужим, Полина широко распахнула глаза и уставилась в белёсую муть полутёмного потолка прихожей. — Как же мне жить? Как мне жить?! — с трудом выдавила она, и из её огромных голубых глаз потекли слёзы. Ощущая, как выворачивая все суставы, страх заполняет её до краёв, Горлова замолотила по паркету ладонями. — Будь ты проклят! Будь проклят! Проклят!!! — раз за разом, словно заклинание, повторяла она. — Как мне жить?! Как мне теперь жить?! — на самой высокой ноте голос Поли сорвался, и неожиданно наступила тишина, посреди которой, отсчитывая бесполезные секунды её пропащей жизни, отрывисто гудела забытая телефонная трубка.
* * *
— Марья Николаевна, давайте заполним с вами карточку, — врач райцентровской консультации вытащила из ящика серую длинную картонку и сложила её пополам. — Итак, ваша фамилия —…
— Матвеева.
— Матвеева Марья Николаевна, — врач наклонилась над грубой бумагой обложки и начала старательно выводить крупные кругляшки буковок. — Адрес?
— Московская область, деревня Озерки, улица Ленина, дом двадцать.
— Дом двадцать… — повторила доктор и, сделав какую-то пометку в верхнем углу карточки, разложила картонку на столе. — Значит, Марья Николаевна, вы замужем. Как давно? — не глядя на Марью, докторица отвернула колпачок с пластмассовой бутылочки казеинового клея и, размазав лопаточкой по корешку желтоватую вонючую массу, вставила в неё первый лист.
— Полгода, — Марья неуверенно посмотрела на белый накрахмаленный колпак.
— Значит, полгода… — шариковая ручка быстро забегала по бумаге, оставляя за собой след из неровных синих каракулей. — А лет вам сколько, Марья Николаевна?
— Лет? — от волнения язык Марьи приклеился к гортани, а непокорная цифра напрочь вылетела из головы. — Тридцать три… нет, тридцать четыре… кажется… — с запинкой проговорила она.
— В общем-то, это не так уж и важно, — перевернув обложку, доктор посмотрела на дату рождения Марьи, — что в тридцать три, что в тридцать четыре, — вы уже, увы, проходите только как старородящая мамочка. Что же это вы, Марья Николаевна, так долго тянули с первым ребёночком? В вашем возрасте женщины уже по второму кругу к нам приходят, а вы только что опомнились. Тридцать четыре, да ещё почти год носить — тридцать пять. Поздновато…
— Тридцать пять?.. — следя за тем, как стерженёк простенькой шариковой ручки чирикает по сероватому листочку, Марья поднесла ладонь ко лбу и почувствовала, как её шею медленно сдавливает где-то у самого подбородка. Лимфоузлы затвердели холодными бляшками, и, не в силах вымолвить больше ни единого слова, Марья несколько раз с напряжением протолкнула в горло ставшую густой слюну.
— А что же вы хотите, дети за два дня не рождаются, — доктор перевернула исписанную страничку на другую сторону. — Патологии есть?
— Елена Дмитриевна, а вы ничего не перепутали? — трясущимися губами выдавила Марья и, словно ожидая пощёчины, сжалась на стуле в комок.
