Дядя Рич, младший брат Ба, тоже здесь. Вон, машет рукой. С ним не то жена, не то подруга; не знаю, никогда эту женщину не видела. Мой кузен Ленни. Его дочь, лет на десять меня моложе. Не помню, как ее зовут. По всему дому бегают дети. Томас косится на них с тоской, но по-прежнему жмется к моей ноге.
Эшли как раз шла из кухни. Заметила нас, резко остановилась.
– Мики! – кричит она на всю гостиную. В каждой руке у нее по бокалу с пивом. – Ты ли это?
– Привет. Ничего, что мы нагрянули? Я только в последний момент узнала, что смена не моя.
Выпалив это на одном дыхании, повыше поднимаю поднос. Брауни – мой вклад в фуршет.
Эшли успела овладеть собой.
– Молодец, что выбралась, Мики!
Руки у меня заняты. Коленом подпихиваю Томаса – ну же, входи в дом. Он переступает порог. Я следую за ним.
Эшли направляется прямо к нам. Останавливается, смотрит на Томаса сверху вниз.
– С ума сойти, какой ты стал большущий!
Томас молчит. Ручки по-прежнему за спиной. Вот одна, со свернутым рисунком, дрогнула, будто готовая протянуться к тете Эшли, – и снова пугливо вернулась на место.
– На кухне помощь нужна? – спрашиваю я.
Эшли мотает головой:
– Нет, все готово. Иди поешь. Я сейчас вернусь.
Мальчуган лет пяти-шести, уже давно присматривавшийся к Томасу, наконец приближается и спрашивает:
– Тебе нравятся «Крутые спецназовцы»?
– Да, – отвечает Томас.
Очень сомневаюсь, что он вообще про таких слыхал.
Оглянуться не успеваю, а обоих и след простыл. Судя по шуму из полуподвала, там в разгаре войнушка.
Гул в гостиной возобновляется. О’Брайены говорят о своем.
Остаюсь в одиночестве. Как всегда на семейных сборищах.
* * *
Некоторое время болтаюсь по дому, гоню картину, будто мне вполне комфортно. Ясно, почему Эшли с семьей перебралась в Олни. Дома здесь более старые, но зато и более просторные. Например, этот конкретный в два раза больше, чем дом ленточной застройки, в котором я сама выросла. Никаких архитектурных излишеств, да и улица какая-то неуютная – и все же семье из шести человек в таком доме лучше. Мебель видала виды, стены голые, если не считать распятий над дверьми, будто в школе-интернате при католическом монастыре. Что-то новенькое. Похоже, Эшли ударилась в религию.
Когда со мной здороваются – я киваю или говорю: «Привет»; если вдруг пытаются обнять – неловко поднимаю руки, неловко взгромождаю их на родственные плечи. Не люблю объятий. В детстве меня на таких сборищах Кейси выручала. Буквально спасала от сумасшествия. Протискивалась сквозь толпу, тянула меня за собой. На подначки отвечала подначками, на дразнилки – дразнилками, всегда беззлобными. Мы с ней набирали еды и устраивались где-нибудь в уголке. Жевали, наблюдали за родней. Сморозит взрослый глупость или выкинет фортель – мы перемигивались и прыскали со смеху. Всегда старались запомнить, как выкаблучивается спьяну какой-нибудь дядюшка, что мелет какая-нибудь тетушка. Эпизоды эти потом еще долго служили нам пищей для разговоров. У нас и язык был свой, особый, тайный. И родственники все по категориям разбиты с жестокостью и проницательностью, каких и не заподозришь у девочек-подростков.
Сейчас за каждым углом меня караулит образ Кейси – такой, какой она стала бы, если б не… Ведь и взрослая Кейси не всегда под кайфом: вижу ее с банкой колы, с чужим младенцем на руках… Гладящей чужую собаку… Играющей с троюродной племянницей…
* * *
Прохожу дом насквозь, оказываюсь на заднем дворе. Лужайка в изморози, границу между двумя участками определяет деревянный забор. У забора курят трое моих кузенов, в том числе и Бобби. Судя по его лицу, он совершенно не ожидал меня увидеть.
– Какие люди! – тянет Бобби.
С нашей последней встречи он растолстел; учитывая, что росту в нем шесть футов три дюйма
[18], Бобби теперь настоящая глыба. Он четырьмя годами старше меня. В детстве постоянно терроризировал нас с Кейси – гонял по комнатам и дворам, угрожая камнями, палками и прочими опасными предметами. Кейси повизгивала от восторга. Мне было страшно по-настоящему.
Бобби отпустил бородку. Бейсболка с эмблемой «Филлиз» сдвинута набок. Рядом с Бобби – его родной брат Джон и двоюродный – Луи. Оба меряют меня равнодушными взглядами. Может, не узнают.
Сегодня я долго думала, что надеть. Пыталась соблюсти некий баланс – одновременно проявить уважение к поводу для встречи и не показаться родственникам зазнайкой. В конце концов остановилась на серых брюках (сидят ловко, но не в обтяжку), белой удлиненной блузке и туфлях без каблука, удобных для прогулок. Все три вещи – тоже униформа, только для выходных дней. Волосы я собрала в хвост, надела крошечные серебряные сережки в виде полумесяцев – Саймонов подарок на двадцать первый день рождения. Не раз я боролась с порывом спустить сережки в унитаз, но они такие изящные, что даже отвращение к Саймону не заставило меня с ними расстаться. Ювелирных изделий у меня и так – раз-два и обчелся. Глупо разбрасываться ценными вещами, вдобавок сами-то сережки ни в чем не виноваты.
– Ну, малышка, как делишки? – склабится Бобби. В голосе патока.
– Нормально. Как у вас, ребята?
– Супер, – отвечает Бобби, а Джон и Луи бубнят что-то нечленораздельное.
Из трех ртов торчат сигареты.
– Меня не угостите? – спрашиваю я. Не курила с тех пор, как рассталась с Саймоном. Он курит только за компанию, ну и я порой присоединялась.
Бобби как-то судорожно тянет из кармана пачку сигарет. Слежу за каждым его движением. Это у него одышка появилась – или он занервничал, потому и пыхтит? Может, просто озяб?
Отозвать его «на пять минут»? Пожалуй, не надо – чего доброго, насторожится. Самым своим беззаботным тоном говорю:
– Я тебе эсэмэсила.
– Как же, как же, – отвечает Бобби.
В пачке осталась последняя сигарета. Беру ее.
– Как же, – повторяет Бобби. – Извиняй, что не ответил. Справки наводил.
Протягивает мне зажигалку. Прикурить получается не сразу.
– Спасибо. Ну и как – выяснил что-нибудь?
Бобби качает головой:
– Никто не в курсе.
Джон и Луи непонимающе переглядываются.
– У нее сестра пропала, – поясняет Бобби. – Кейси, помните?
– Дела! – реагирует Джон.
Он старше Бобби, мельче, ниже ростом. Никогда его толком не знала. В детстве мы с Кейси причисляли Джона к взрослым. Говорят, он замешан в том же грязном бизнесе, что и Бобби.
– Соболезную, Мик, – произносит Джон.
Правда соболезнует? Сомневаюсь.
