Смотрю в пол. Молчу. Все силы уходят на то, чтобы не выпалить: «Альберт, а не Альфред!»
– Так вот, я тебе не верю, – продолжает Док. – Ты умная – значит, сечешь. Насчет родни.
Не поднимаю глаз. Только бы не разозлить его. В Академии учили языку тела; очень, очень полезные навыки.
Док указывает на свое лицо.
– Видишь? Нет, ты погляди, погляди. Такой толпой на одного – это как? Встретишь Бобби О’Брайена – скажи, чтобы не зевал. Уж я его подкараулю.
Значит, Бобби.
Недаром же он ухмылялся тогда, у Эшли в гостях, стоило мне помянуть Дока.
– Если это сделал мой кузен, мне за него стыдно, – мямлю я. – Но я сама с ним очень редко вижусь. Мы не друзья.
Док только скалится.
– Ну да, рассказывай!
– Я почти не общаюсь с Бобби, – продолжаю я. – Если он тебя избил – значит, по собственной инициативе. Я тут ни при чем.
Док задумывается. Переминается с ноги на ногу. Чешет затылок.
– Странно: почему-то я тебе верю. Не должен бы – а верю, – наконец выдает он.
– Вот и хорошо.
Чуть приподнимаю голову. Взглядываю на Дока. Снова отвожу глаза.
– Дела! – тянет Док, явно удивленный. – Все-таки передай Бобби, чтоб на район не совался. Здесь у меня полно приятелей.
– При случае передам.
Он снова усмехается. Кривится от боли.
– Ладно, руки можешь опустить. Они у тебя небось затекли уже. И давай-ка без выкрутасов. Зачем пришла?
– За Кейси.
– Она тебе так дорога?
Вся напрягаюсь. Начинаю осторожно, подбирая слова.
– Она – моя сестра. Кроме того, она – жительница района, который я патрулирую по долгу службы.
Док коротко смеется.
– Нет, ты точно с приветом… – Помедлив, продолжает: – Слушай, уходи, пока цела. Где Кейси, я не в курсах. Честно.
– Сейчас уйду. Спасибо.
Может, он и врет, не знаю. Знаю другое – мне действительно нужно уходить, пока цела. До сих пор чувствую его лапы на своих боках, животе, груди. Хочется вымыться с мылом.
Шагаю к двери, пока Док не передумал. Выскакиваю в коридор. Я уже на лестнице, когда он окликает меня:
– Мики!
Медленно оборачиваюсь. Он стоит в дверном проеме, как в раме, освещенный сзади. Этакий темный силуэт с неразличимым лицом. С неразличимым выражением лица.
– Осторожнее будь. У тебя сын, о нем заботиться надо.
Тело напружинивается, готовое к схватке. Голос звучит сдержанно:
– Что ты сказал?
– Я говорю, сын у тебя. Томасом звать, так?
Док садится на придверный коврик. Затем ложится ничком.
– Всё, проваливай.
Он закрывает глаза.
Я ухожу.
* * *
Фраза «сын у тебя, о нем заботиться надо» – словно гулкое эхо в висках. Похоже, Док хотел меня запугать. Что ж, ему вполне удалось. Сижу в машине, обдумываю следующий шаг. Разумеется, нападение на Дока организовал Бобби; кто же еще! Следовательно, он знает больше, чем выдал в День благодарения. Из чего вытекает, что дополнительную информацию из него так просто не вытянешь.
Разве только застать Бобби врасплох. Или поспрашивать о нем третьих лиц.
Без особого оптимизма пишу сообщение Эшли:
«Случайно не знаешь, где сейчас живет Бобби?»
* * *
В ожидании ответа звоню Трумену.
– Мики, – произносит Трумен, выслушав меня. – Ты что, рехнулась? О чем ты только думала!
Ощущаю приступ упрямства.
– Я просто полагалась на доказательства, которые у меня имелись, с целью принять обоснованное решение. Я знала, что в половине третьего Док будет отсутствовать. Знала, что нужно проверить дом – вдруг там вещи Кейси? Поэтому я туда и пошла.
Почти вижу Трумена, качающего головой. Трумена, сдавившего себе виски.
– Мик, так дела не делаются. Ты хоть понимаешь, что тебя могли убить?
Теперь, когда Трумен это озвучил, – понимаю. И готова признать свою ошибку.
– Слушай, Мик, ты увлеклась. Мы оба увлеклись. Ты написала заявление, чтобы Кейси объявили в розыск?
Молчу. Наконец выдаю:
– Я… я пыталась… поговорить с Эйхерном. Но он был занят.
– Сообщи следователю. Не патрульному вроде нас с тобой, а настоящему следователю. Да хотя бы Ди Паоло.
Чем больше Трумен убеждает, тем сильнее все во мне сопротивляется этой идее – заявить о пропаже сестры. Почему – неясно. Впрочем, уже включился тревожный звоночек. Если б Трумен замолк хоть на миг, я разобралась бы в сигналах, которые шлет мне подсознание.
– Мики, дело серьезное. Этот тип знает про Томаса. Он его упомянул. Сама подумай, чем это грозит.
И тут я соображаю, почему боюсь говорить о Кейси с представителями полиции. Передо мной – скептическое лицо Полы Мулрони. «Да тот самый легавый, который…» А как сержант Эйхерн отреагировал? Сразу обвинение отмел!
Вот в этом все и дело. Я потому до сих пор не заявила о пропаже сестры, что перестала доверять коллегам. Легавым.
Трумен молчит. И я молчу. Слышно только наше с ним дыхание.
Наконец Трумена прорывает.
– Тебе, Мик, может, и безразлично, что с тобой станется. А Томасу – небезразлично. И мне тоже.
Меня бросает в краску. Чуть ли не впервые Трумен высказался столь прямо.
– Мик, ты меня слышишь?
Киваю. Соображаю, что разговор у нас – телефонный; откашливаюсь и говорю:
– Слышу.
* * *
Через минуту после того, как я нажала «Отбой», телефон звякает эсэмэс-сообщением.
Оно от Эшли. Всего два слова:
«Не знаю».
* * *
Вечером уделяю Томасу дополнительные полчаса. Читаю ему, выслушиваю сбивчивый рассказ о маленьких дневных горестях и победах. Вместе загибаем пальцы – ну-ка, сколько дней осталось до похода в «Макдоналдс»? Радуюсь, что сыну есть чего ждать.
* * *
– КАРЛОТТА И ЛИЛА, – повторяет Томас, едва завидев девочек в ресторанном зале. Как заклинание: – КАРЛОТТА И ЛИЛА. КАРЛОТТА И ЛИЛА.
Мы мчались как угорелые. На пятнадцать минут опоздали на свой же собственный праздник. Из Бенсалема до Южной Филадельфии полчаса езды, но со мной случился временной провал.
Девочки устремляются навстречу Томасу.
– Здравствуйте, – говорю я их мамам. Обе отвечают «Привет». Мама Лилы обнимает меня, чем приводит в крайнее смущение. Обеих женщин я едва знаю. Виделись мы только в садике, дальше «добрый день» разговоры не шли. Прежде чем звонить, я должна была узнать в справочнике их имена.
