– Могу я спросить, офицер Чемберс? Кто запустил расследование?
– Это закрытая информация, – цедит она.
Впрочем, я и без нее знаю.
Эйхерн – больше некому. Он меня терпеть не может. Что до профпродуктивности, она снизилась оттого, что Трумен получил травму и я осталась без напарника. Бывает, кстати, что внутреннее расследование начинают ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО из-за потери профпродуктивности; что из-за нее над патрульным полицейским устанавливают наблюдение. Но Эйхерн, похоже, только повода ждал от меня избавиться. В терпеливости ему не откажешь.
– А еще что-нибудь сержант Эйхерн вам говорил? Про Полу Мулрони? Про обвинение, которое она выдвинула против офицера полиции?
Чемберс колеблется.
– Д-да, говорил. Да.
Озарение приходит внезапно. Подлец Эйхерн. Мои же слова против меня использовал. Небось сказал: «Она будет прикрываться голословным обвинением какой-то потаскухи-наркоманки. Не верьте ей».
– И что вы намерены делать, офицер Чемберс? Насчет этого обвинения? Вы проинформировали детектива Нуэна?
– Разумеется. Он сам этим займется.
– Послушайте! – Сама чувствую, что излишне горячусь. – Эйхерн испытывает ко мне личную неприязнь. Ничем не обоснованную. Верьте мне. Я наверняка знаю, что как минимум один патрульный требовал услуг сексуального характера от женщин, которые загнаны в угол. Которые не могут сказать «нет».
Повисает недолгая тишина. Ободренная, продолжаю:
– Именно этого человека зафиксировала камера видеонаблюдения. Он как раз преследовал жертву.
Глаза Денизы Чемберс вспыхивают. На краткий миг – но этого мига достаточно, чтобы ощутить: мы с ней обе – женщины, постарше и помоложе; мы должны быть солидарны. Дух солидарности витает над столом.
– Об этом Эйхерн вам сказал? Или нет? – допытываюсь я.
Но Дениза Чемберс не говорит больше ни слова.
* * *
Выхожу от Денизы с толстой папкой. В ней – перечень моих прав и обязанностей на период расследования, которое надо мной ведется. От работы меня отстранили.
По крайней мере, больше не надо беспокоиться, с кем оставить Томаса. По крайней мере, одна забота с плеч долой.
Намеренно смотрю в пол.
Единственный, с кем я хочу поговорить, причем немедленно, – это Трумен.
Сажусь за руль, достаю телефон. Застываю, не нажав на кнопку. Может, у меня паранойя. Но откуда, откуда мне знать, что в телефоне – или даже в машине – не установлены «жучки»? Отдел внутренних вопросов вполне мог получить такое разрешение. Ну конечно! Все мои разговоры прослушиваются! Изучаю потолок, заглядываю под сиденья, под детское кресло. Кто их разберет, где заканчиваются их права? А Трумена втягивать нельзя – он и так достаточно сделал.
Прячу телефон и еду к нему домой.
Неудобно сваливаться как снег на голову – но выбора нет. Надеюсь только, что не вторгнусь в его личную жизнь. Прекрасно помню тот женский голос: «Кто звонит, Трумен? Кто это звонит?»
* * *
Труменов новенький «ниссанчик» припаркован на подъездной аллее. Все его машины, сколько я их помню, прямо-таки сияли чистотой что снаружи, что внутри. Ни крошки хлебной, ни пятнышка, ни царапинки. Зато в моей машине полный бардак. И раньше был, а с появлением Томаса усугубился. Игрушки, бутылки с водой, крошки, фантики, пакеты из супермаркета, монеты, промасленная бумага от сэндвичей…
Снова паркуюсь на улице, иду к крыльцу. Ко- леблюсь, прежде чем постучать. Наверное, зря я приехала.
Пока терзаюсь запоздалыми мыслями, дверь распахивается. На пороге – худенькая, миниатюрная женщина. В ней и пяти футов росту не будет.
– Что там у вас еще? Как эти коммивояжеры надоели! Ничего покупать не буду, сразу говорю!
– Я не коммивояжер. Простите, Трумен дома?
Женщина вскидывает брови, но не двигается и не отвечает.
Лет ей может быть и шестьдесят, и все восемьдесят. С виду – постаревшая хиппи. На ней бандана и футболка с надписью «Вирджиния – для любовников». Неужели она – мать Трумена? Я знаю, что его мать жива и что он ее обожает. Что она заведовала детским садом. Сейчас, конечно, уже не работает. Живет на северо-востоке Пенсильвании; горы Поконо чуть ли не за домом начинаются.
Пытаюсь заглянуть в дом. Но женщина прикрывает дверь, заслоняя мне обзор своим сухоньким телом.
– Мэм, я – знакомая Трумена. Я хотела бы с ним поговорить.
– Трумен, – повторяет женщина, словно припоминая. – Трумен…
Наконец появляется сам Трумен – босой и с полотенцем на бедрах. Не то подпрыгивая, не то прихрамывая, идет к двери. Воображаю, как ему неудобно. Его даже в выходной без формы редко увидишь, а тут – полотенце, голый торс…
– Мама, – говорит Трумен, – это Мики. Мы с ней друзья.
Женщина кивает, но взгляд по-прежнему подозрительный. Косится на сына, затем на меня.
– Вон оно что, – тянет миссис Дейвс. Но от двери – ни шагу.
– Подожди, Мик, не уходи. – Трумен осторожно отодвигает свою миниатюрную маму. – Секунду. Я сейчас.
Он закрывает дверь. На мгновение наши взгляды скрещиваются.
* * *
Пятью минутами позже мы трое, плюс общая неловкость, сидим в гостиной. Трумен теперь полностью одет. Прислонился к жесткой спинке стула, правую ногу вытянул на оттоманке. Мы пьем чай. Миссис Дейвс бессмысленно смотрит в свою чашку.
– Пей, мама. Уже остыл, – произносит Трумен. И поясняет: – К себе ее забрал. – Он искоса взглядывает на мать – слушает она или нет – и быстро добавляет: – У нее был инсульт. Теперь провалы в памяти.
Миссис Дейвс сверкает глазами над чашкой.
– Вообще-то, сынок, я с тобой в одной комнате нахожусь. И никаких провалов у меня нет.
– Извини, мама, – смущается Трумен и предлагает: – Мик, давай лучше во двор выйдем.
Следую за ним, прикрытая широкой прямой спиной. Сколько раз я смотрела на него именно со спины! Сколько выездов на место преступления мы совершили вместе – и всегда Трумен первым поднимался на крыльцо какого-нибудь притона, первым видел кровь, раны, трупы. Служил этакой ширмой, буфером между страшной сценой – и мной. Вот я и привыкла: раз он впереди, значит, бояться нечего.
Во дворе все застыло от холода. Безлистый кустарник тянется вдоль дощатой изгороди – бурое на буром. Из наших ртов вырывается пар.
– Не сердись на маму, – говорит Трумен. – Просто она… – Нужное определение не сразу приходит ему в голову. – До сих пор надо мной квохчет.
– Все нормально.
Чувствую легкий укол зависти. Вот и надо мной бы кто-нибудь квохтал – очень было бы неплохо.
Рассказываю Трумену о встрече с Денизой Чемберс, о неожиданных результатах этой встречи. В его глазах – искреннее участие. Раскрыться перед таким слушателем легче легкого.
