Совёныш оборачивается, натыкается на затяжную улыбку Лафферти.
– Спиртное не продаем.
– Я пошутил, – поясняет тот.
Совёныш с мрачным видом ставит стаканчики на стойку.
– Где здесь туалет? – спрашивает Лафферти. В тоне – ни намека на дружелюбие.
– Туалет не работает, – отвечает Совёныш.
Как же, не работает! Вон она, дверь в дальнем конце зала, и что-то не видать таблички «Ремонт»… Барменша в вязаной шапке отводит взгляд.
– А другого что, нету? – спрашивает Лафферти.
Обычно нам, патрульным, не отказывают. Все понимают: мы не в офисе торчим, а катаемся целый день. Без общественных туалетов нам никак не обойтись.
– Нет, – цедит Совёныш. – Что-нибудь еще желаете?
Молча расплачиваюсь. Иду к дверям. В обед будем у Алонзо кофе пить. Алонзо пускает нас, копов, в свой заплеванный сортир, даже если ничего не покупать. Алонзо улыбается. Алонзо знаком с Кейси. Алонзо известно, как зовут моего сына, и он не забывает о нем справиться.
* * *
– До чего славные ребята, – выдает Лафферти, когда мы выходим из кафе. – Просто душки.
В голосе – горечь. Он оскорблен в лучших чувствах. Впервые мне жаль его.
Про себя я думаю: «Добро пожаловать в Кенсингтон. Зато не будешь больше гнать, что тебе все о нашем районе известно».
* * *
Смена заканчивается. Паркуюсь на стоянке. Проверяю машину тщательнее обычного – Лафферти ведь смотрит. Вместе топаем в офис отчитываться перед сержантом Эйхерном.
Тот уже у себя в кабинете. На самом деле помещение – коридорный «аппендикс» с бетонными стенами, которые «потеют», едва включишь кондиционер. Но это Эйхернова личная территория. Он даже табличку на дверь повесил: «Без стука не входить».
Мы послушно стучимся.
Эйхерн сидит за столом и таращится в компьютер. Без единого слова, без единого взгляда на нас принимает отчет.
– Доброй ночи, Эдди, – бросает он вслед Лафферти.
Я медлю в дверях.
– И вам, Мики, доброй ночи, – произносит сержант Эйхерн. С упором на «вам».
Говорить или нет? Решаюсь.
– Извините, уже известно что-нибудь о сегодняшней жертве?
Сержант Эйхерн тяжко вздыхает. Смотрит на меня поверх экрана. Трясет головой.
– Пока нет. Никаких новостей.
Эйхерн – невысокий, щуплый, седой и голубоглазый. Не то чтобы некрасив – просто комплексует из-за роста. В нем пять футов восемь дюймов
[5], во мне – двумя, если не тремя дюймами больше. При разговоре со мной Эйхерн обычно становится на цыпочки. Сейчас он избавлен от этого.
– Совсем никаких? – переспрашиваю я. – Разве эту женщину не опознали?
Эйхерн снова качает головой. Что-то я ему не верю. Странный он – никогда всех карт не раскроет, даже если нет причин для секретности. Видимо, таким способом дает понять, кто здесь главный. Меня Эйхерн недолюбливает. Наверное, из-за промаха, который я допустила вскоре после перевода из другого района. Сержант тогда, на планерке, выдал неправильные сведения о преступнике, который был в розыске, а я подняла руку и прямо указала на ошибку. Лишь потом поняла, что это было неправильно. Следовало промолчать, дождаться конца планерки и сказать Эйхерну все наедине. Я поставила его в неловкое положение при подчиненных, это факт; но большинство сержантов спустили бы эпизод на тормозах или обратили в шутку. Эйхерн же так на меня глянул, что жуть взяла. Мы с Труменом решили, у сержанта с тех пор на меня зуб; при всяком удобном случае мы развивали эту тему. Однако за легкомысленными репликами мы оба, как я теперь понимаю, скрывали серьезную озабоченность.
– На панели я эту женщину не видела, – говорю я. – Это к вопросу о роде ее занятий.
– Ее род занятий меня не волнует, – цедит Эйхерн.
С языка вот-вот сорвется фраза «А должен бы волновать!». Факт важный. Означает, что погибшая либо недавно перебралась в наш район, либо оказалась здесь случайно. Мы, патрульные, лучше всех знаем свои участки. Мы постоянно на улице, заглядываем в каждый дом, в каждое новое заведение, общаемся с людьми. Сотрудники Восточного отдела, по крайней мере, задали мне этот вопрос – заодно с рядом других. Именно поэтому я покидала место преступления чуть успокоенная.
Воздерживаюсь от комментариев. Постукиваю пальцами по дверному косяку. Разворачиваюсь. Пора уходить. Эйхерн останавливает меня вопросом. Причем глядит по-прежнему в компьютер.
– Как там Трумен, Мики?
Тушуюсь. Не ожидала такого. Вымучиваю:
– Хорошо, должно быть.
– Вы с ним не контачите, что ли?
Пожимаю плечами. Порой не поймешь, с какой целью Эйхерн затрагивает ту или иную тему. Но цель есть всегда.
– Странно, – продолжает сержант. – Я думал, у вас отношения.
Он поднимает глаза. Визуальный контакт на целое мгновение продолжительнее, чем это считается приличным.
* * *
По пути домой набираю бабушкин номер.
Мы редко созваниваемся. Еще реже встречаемся. Когда родился Томас, я решила: его детство будет кардинально отличаться от моего. То есть в жизни моего сына должен быть минимум общения с Ба, да и со всеми О’Брайенами. Из необъяснимого чувства – словно чем-то обязана семье – я переступаю через себя, устраиваю для Томаса ритуальные визиты к Ба перед Рождеством или сразу после. Периодически звоню по телефону – чисто с целью убедиться, что Ба еще жива. Она выражает недовольство, но, я уверена, ничуть не тяготится ситуацией. Во-первых, никогда сама не звонит. Во-вторых, не предлагает посидеть с Томасом – даром что достаточно энергична для работы в кейтеринговой компании и для подработки в «Трифтвее»
[6]. Вот интересно – если я с ней контактировать перестану, Ба догадается мой номер набрать? Вряд ли.
– Чего надо? – бурчит Ба после седьмого гудка. Она всегда так отвечает.
– Это я.
– Кто «я»?
– Мики.
– А, – тянет Ба. – По голосу-то и не признала.
Молчу, перевариваю. Застарелое чувство вины, вот это что.
– Бабушка, ты о Кейси давно слышала?
– А тебе какое дело? – осторожно уточняет Ба.
– Так просто.
– Ничего я не слышала. Сама знаешь – я с ней не общаюсь. Мне этот гемор не нужен. Я с ней не общаюсь, – повторяет Ба для пущей убедительности.
– Ладно. Пожалуйста, позвони, если что-нибудь узнаешь.
– Что ты затеяла? – цедит Ба. Теперь уже с полноценным подозрением.
– Ничего.
