— Сынок, то, о чем мы сейчас говорим, это не честность, а глупая самонадеянность. Все равно что пытаться сесть в самолет без билета: все платят, а я не стану, потому что авиакомпании на нас наживаются. Нет, устроить такую демонстрацию может любой, но глупо надеяться, что тебе и в самом деле удастся прокатиться в первом классе на дармовщинку.
— То, о чем мы сейчас говорим… А о чем мы говорим? — то ли прикинулся непонимающим, то ли и впрямь не понял аллегории Дугоев.
— Не валяй дурака, сынок, сейчас для этого не время, — подавив вспышку раздражения, сказал Ник-Ник. — Как опытный спортсмен и твой тренер, я тебе говорю со всей ответственностью: в твоем теперешнем состоянии победить Быка Фаррелла ты не можешь, он тебя просто размажет по рингу. И, что бы я ни говорил минуту назад, отказаться от боя мы тоже не можем, если только у нас не будет уважительной причины в виде серьезной травмы или… гм… твоей смерти. Билеты на матч продаются уже месяц, плата за аренду зала внесена, ставки на тотализаторе сделаны… Короче, это такая гора деньжищ, что мы вовек не расплатимся, даже если разберем друг друга на органы и продадим по запчастям. Обратной дороги нет…
— Ты говоришь об этом впервые, — перебив тренера, изумленно заметил Марат, — я ничего не знал…
— Теперь знаешь, — жестко констатировал Безродный. — Нашел чем хвастаться: не знал он! Сколько тебе лет — три, пять? Пора бы уже хоть что-то знать о мире, в котором живешь! Короче говоря, выйти на ринг тебе придется, обратной дороги, повторяю, просто нет. Победить, как я уже сказал, ты не можешь, зато, как бы некрасиво это ни звучало, можешь неплохо заработать на поражении.
— Ты предлагаешь мне лечь? — воинственно вскинул голову Дугоев.
— Ты все равно ляжешь, — сказал Николай Николаевич. — Посмотри правде в глаза, Маратик, после сегодняшнего позора она должна быть очевидна даже для тебя: ты не в форме, и времени на то, чтобы снова ее обрести, у тебя нет. А менеджер Фаррелла предлагает нам полмиллиона зеленых американских рублей за то, чтобы его техасский Бык еще год покрасовался на обложках спортивных журналов. За год с этими деньгами мы спокойно решим все твои проблемы, подготовимся как следует, и ты уложишь его, как настоящего быка на бойне, одним ударом. Это серьезное предложение, сынок, и я советую его принять, пока они там не разобрались в ситуации и не сообразили, что могут оставить пояс у себя бесплатно.
— Не ожидал услышать от тебя такое, Ник-Ник, — глядя в пол и недоуменно качая головой, медленно проговорил Дугоев. — Клянусь, не ожидал! Оказывается, ты уже ведешь за моей спиной переговоры?
— Как всегда, — заметил Безродный. — Тебя же никогда не интересовали мелкие бытовые подробности, ты у нас звезда! А я — простой тренер и не новичок в этом мире. Ты всегда мне доверял, и я никогда не давал тебе плохих советов. Я научил тебя всему, что ты умеешь…
— Да, — перебил Черный Барс, — да, ты меня учил. Учил драться честно — вспомни, Ник-Ник!
Безродный не смутился.
— Все правильно, — кивнул он. — Я все помню. Но вспомни-ка и ты кое-что, сынок! Ты ведь по-прежнему уважаешь своих родителей, верно? Разве они не учили тебя в детстве всегда говорить правду и только правду? И разве сами они при этом чуточку не кривили душой? Не думаю, сынок! Да ты и сам так не думаешь, потому что уже понял: правду говорить нужно далеко не всегда и не всем. А если говорить, то не всю, и при этом надо еще подумать, в какой форме преподнести ее собеседнику. Вот, к примеру, если дочь уважаемого, но слабого здоровьем человека… мм… ну, скажем, повела себя неподобающим образом, а ты случайно об этом узнал, не станешь же ты вбегать к нему в дом, когда он принимает гостей, и радостно кричать: «Здравствуй, уважаемый, твоя дочь — шлюха!» Пусть это сто раз правда, разве ты так поступишь? И разве стал бы я, берясь сделать из талантливого сопляка чемпиона мира, объяснять ему, как работают шестеренки большого спорта? В то время, на том уровне это было просто ни к чему, там с тобой никто не собирался договариваться, там действительно надо было драться честно, на результат. Теперь настало время пожинать плоды тогдашней работы, делить с большими людьми большие доходы. Это именно то, ради чего мы работали, а ты, я вижу, так и рвешься похоронить свою карьеру, сначала объявив уважаемых людей жуликами и отказавшись с ними сотрудничать, а потом с позором проиграв самый главный бой в своей жизни! Самый главный, он же последний — это в том случае, если мы откажемся. А если согласимся, впереди у тебя будет еще множество боев и все, о чем только можно мечтать: деньги, слава, женщины, политическая карьера…
— Прости, Ник-Ник, я что-то устал, — вяло пробормотал Дугоев, тяжело, по-стариковски сползая с массажного стола. Лежавшая у него на плечах рука Безродного потянулась следом, словно в попытке его удержать, соскользнула с липкой от застывающего пота кожи, нерешительно повисла в воздухе и медленно, осторожно, словно боясь спугнуть, опустилась на край стола. — Мне надо подумать.
— Подумай, — так же вяло откликнулся Николай Николаевич. — Только думай, во-первых, быстро, а во-вторых, хорошо. Очень многое зависит от того, что ты надумаешь. Я уже слишком стар, чтобы начинать с нуля… да и ты тоже, Марат.
— Я подумаю, — пообещал Дугоев и, не оборачиваясь, побрел в душевую.
Преодолев неразумное желание выйти в коридор и попросить у Молчанова пару глотков из спрятанной за пазухой фляжки, Безродный ограничился тем, что сунул в зубы сигарету и закурил, задумчивым, обращенным внутрь взглядом следя за прихотливыми извивами лениво клубящегося под люминесцентной лампой табачного дыма и прислушиваясь к доносящемуся из душевой плеску воды.
Глава 10
Палыч владел немолодым минивэном «крайслер», но по делам предпочитал ездить на сданных в ремонт автомобилях клиентов. При этом он практически ничем не рисковал: всегда можно было сказать, что выехал обкатать машину и проверить качество ремонта перед возвращением владельцу. Сейчас он сидел за рулем собственноручно реанимированной белой «девятки», с удовлетворением констатируя, что поработал на славу и не просто вернул этому корыту способность перемещаться в пространстве без буксира, а подарил ему вторую молодость. Эта молодость обещала стать коротким, как бабье лето, да вдобавок последним всплеском активности, но сейчас она была в разгаре: машина бежала резво и великолепно слушалась органов управления, будь то руль или тормозная педаль.
Осторожно, чтобы не повредить только что приведенную в чувство подвеску, преодолев километровый отрезок пыльной, ухабистой грунтовки, белая «девятка» въехала в распахнутые настежь и уже успевшие врасти краями створок в землю ворота из натянутой на ржавый стальной каркас металлической сетки. Дорога, если ее можно так назвать, стала еще хуже, по бортам и днищу с противным шорохом заскребли сухие стебли бурьяна, справа и слева воздвиглись груды строительного мусора и штабели растрескавшихся бетонных плит. Недостроенный паркинг высился впереди чудовищной серой этажеркой высотой в пять этажей; первый этаж почти целиком утонул в кустарнике и поднявшейся в человеческий рост сорной траве, на плоской кровле шелестели жиденькими кронами, роняя по ветру золотые монетки опавших листьев, молодые березы. Поверх ограждающего заброшенное строительство бетонного забора виднелись только макушки гигантских усеченных конусов, над которыми плотной белой шапкой стоял пар — трубы расположенной неподалеку ТЭЦ.
