— Давай, давай, кончай его! — закричал Безродный, зная, что только попусту надрывает голосовые связки.
Он не ошибся: добивать лежачего Дугоев не стал. Бизон наконец сумел встать на четвереньки и из этого положения ринулся вперед, как выпущенная с борта противолодочного корабля торпеда. Марат неуклюже повернулся боком, уходя от удара головой, поймал соперника за шею, обхватив ее сверху согнутой рукой, зажал его голову под мышкой и коротко и сильно ударил локтем между лопаток. На полпути между его подмышкой и бетонным полом подбородок Бизона вошел в соприкосновение с коленом Черного Барса, и тело, распластавшееся у ног Марата, уже не ощутило удара. «…Восемь, девять… аут!» — нараспев прокричал рефери; толпа снова взорвалась ревом и свистом, а Ник-Ник перевел дух, только теперь обнаружив, что какое-то время вообще не дышал.
Перекрикивая зрителей, багровый от натуги распорядитель орал что-то о счете четыре — ноль, о марафоне, о бойцовском духе и чести. Николай Николаевич его почти не слышал — в основном потому, что не слушал. Слова уже не имели значения, все было ясно без слов. Дикий звериный восторг схлынул так же быстро, как и накатил, обнажив голую, неприглядную, как замусоренный пляж после шторма, истину. Победа над Бизоном означала продолжение самоубийственной серии кровавых схваток с профессиональными бойцами в режиме нон-стоп. Этого заведомо не мог выдержать никто. Марат, его единственная надежда, уже был все равно что покойник; таким образом, о поездке в Нью-Йорк и поединке с Бешеным Быком Фарреллом следовало забыть, и чем скорее, тем лучше. Как-то остановить это безумие, наверное, можно было бы, лишь открыв прицельный огонь по оставшимся соперникам Черного Барса, но даже этой фантастической, завиральной возможности Ник-Ник не имел: пистолета у него не было, а Молчанов куда-то исчез, да так основательно, словно никогда здесь не появлялся.
Как ни крути, а приходилось признать, что в этот раз тетя Бася останется без своего любимого лекарства. И Николай Николаевич не подозревал и не догадывался, а точно знал, что старушка ему этого не простит.
* * *
К концу дня тучи разошлись, и, выглянув в окно, Петр Кузьмич успел насладиться видом чистого, до краев налитого прозрачной вечерней синевой и уже тронутого нежными закатными красками неба. Опустив взгляд вниз, он рассеянно пронаблюдал за тем, как из внутреннего дворика офиса неторопливо и солидно, как покидающий родную гавань круизный лайнер, отбывает «майбах» господина Вышегородцева. Друг Андрюша всегда, сколько Стрельцов его помнил, был фанфароном и обожал пускать пыль в глаза. Даже повышенное внимание к его персоне со стороны ФСБ не заставило этого выскочку отказаться от привычки раскатывать по Москве на дорогущем, как левая почка самого сатаны, «майбахе», в связи с чем Петр Кузьмич не без раздражения предчувствовал новые осложнения: доходы, которые месье Вышегородцев аккуратно декларировал в налоговой инспекции, хоть и были достаточно высоки, явно не дотягивали до уровня, которому соответствовала эта машина.
Мысленно проинспектировав себя и придя к вполне ожидаемому заключению, что все насущные дела на сегодня переделаны, а те, что остались, до завтра никуда не денутся, Петр Кузьмич засобирался домой. Погода на дворе до сих пор стояла не то чтобы теплая, но вполне терпимая, ввиду чего пальто Петра Кузьмича продолжало мирно висеть в шкафу у него дома: шансов замерзнуть на бегу пока, слава богу, не было, а от дождя превосходно спасал универсальный зонтик, он же галоши и он же теплый свитер, для краткости именуемый автомобилем. Посему сборы были непродолжительными: Стрельцов выключил компьютер, прихватил портфель, проверил, на месте ли сигареты, и вышел из кабинета. Выключать свет он не стал: в коридоре уже возила шваброй по полу, подбираясь к его двери, уборщица, так что лишний раз щелкать выключателем не имело смысла.
Он перебросился с уборщицей парой слов, выслушал неизбежные жалобы на здоровье и дефицит хороших лекарств, пообещал напрячь связи и помочь, а заодно посоветовал не перетруждаться и, раз уж работать стало совсем невмоготу, уволиться от греха подальше, пока уважаемую Анну Ростиславовну прямо тут, в коридоре, не обнял Кондратий. Уважаемая Анна Ростиславовна отлично поняла намек и с удвоенной энергией завозила шваброй по шероховатому, под камень, кафелю. Поставив на место старую кошелку, до сих пор отравлявшую воздух в офисе только потому, что состояла в родстве с секретаршей небезызвестного мистера Вышегородцева, Петр Кузьмич легко сбежал по лестнице и ненадолго задержался в комнате охраны, чтобы перед уходом проинструктировать ночную смену.
Собственно, никаких особых инструкций охране офиса не требовалось, но это была традиция, которую Стрельцов старался не нарушать. Его подчиненные работали хорошо, поскольку перспектива очутиться на улице никому не улыбалась. Их трудовой энтузиазм заметно подогревался приличным жалованьем, но Петр Кузьмич считал не лишним поддерживать с ними пусть не дружеские (еще чего не хватало!), но хотя бы нормальные человеческие отношения. Охрана — не офисный планктон; иногда охраннику приходится выбирать между служебным долгом и целостью собственной шкуры, и хорошие (или, напротив, плохие) отношения с начальством могут существенно на этот выбор повлиять.
В силу вышесказанного так называемый инструктаж представлял собой непринужденную болтовню о пустяках — строго дозированную и тщательно отфильтрованную, ибо начальник, назойливо набивающийся подчиненным в друзья, хуже самого злобного деспота. Тот, кто переступает незримую черту, отделяющую демонстрацию дружеского расположения от подхалимажа, вместо уважения неминуемо получает презрение тех, кто, по идее, должен трепетать при одном звуке его имени. Панибратство — могильщик дисциплины; если бы Петр Кузьмич был склонен к развешиванию лозунгов, этот он обязательно начертал бы на дверях своего кабинета. Но он не имел такой склонности и не нуждался в напоминаниях об очевидных фактах, так что собственноручно установленную дистанцию между собой и рядовыми охранниками соблюдал автоматически — ни миллиметром ближе, ни миллиметром дальше, а, что называется, в самый раз.
Пока он делал вид, что наслаждается роскошью человеческого общения, его мочевой пузырь начал заявлять о себе — не слишком настойчиво, но тем не менее вполне внятно. Проблемы с простатой в той или иной степени испытывает большинство мужчин, переваливших сорокалетний рубеж, и Петр Кузьмич, увы, не был исключением из этого печального правила. Он лечился, и вполне успешно, но такие неожиданные позывы все равно время от времени случались, и с этим приходилось мириться. До греха, по крайней мере, не доходило ни разу, и он не верил, что когда-нибудь дойдет, полагая, что умрет раньше, чем по-настоящему состарится. Короче говоря, перед тем как покинуть офис, следовало наведаться в туалет, что и было сделано — без недостойной спешки, но и без промедления.
Не имея ни желания, ни необходимости снова подниматься наверх и нырять в свой персональный сортир на глазах у уборщицы, он решил воспользоваться расположенным на первом этаже туалетом для персонала и посетителей, тем паче что там, как и наверху, всегда было чисто и приятно пахло. Чтобы не подрывать свой авторитет, торча над писсуаром в позе небезызвестного мальчика, он зашел в кабинку. Здесь наблюдался легкий беспорядок: на крышке смывного бачка лежала газета, которую, надо думать, почитывал, делая свои важные дела, какой-нибудь охранник или системный менеджер. Впрочем, сисмены газет, как правило, не читают: им, как и прочим представителям многотысячной армии офисных работников, с головой хватает оплаченного фирмой Интернета.
