Вернуться по собственным следам — это было для него жизненно важно, в противном случае весь проделанный путь не имел смысла: он не был столь самонадеян, чтобы рассчитывать выбраться отсюда самостоятельно, своим ходом. В машине, в тайнике под водительским креслом, лежала аптечка, а в ней — пневматический шприц с боевым анестезирующим средством. Один укол препарата, доступного далеко на каждому бойцу спецназа, снова сделает его человеком, несмотря на адскую боль в перебитой руке и чудовищную кровопотерю. Этот кратковременный прилив активности впоследствии будет стоить ему нескольких лет жизни, но что с того? До старости еще надо дожить, и кому они нужны, эти несколько лет прозябания на кефире и овсяной кашке!
Но машина вместе с аптечкой была далеко, и вовсе не факт, что она ждала хозяина на прежнем месте. Кроме того, он очень сильно сомневался, что сумеет вести ее одной рукой, да еще и под воздействием БАСа. По лесу — вполне возможно, по трассе — тоже куда ни шло. А по Кольцевой? А через полгорода, через все эти бесчисленные развязки, кольца, пробки и светофоры? Это вряд ли, и именно поэтому так важно было вернуться вспять точно по своим следам.
В юности Петру Кузьмичу Стрельцову не раз доводилось читать и слышать рассказы о людях, чудом пощаженных пулей во время массовых расстрелов и выбравшихся из заваленных трупами, засыпанных землей рвов. Позднее, когда железный занавес начал трещать по швам, Стрельцов, как и все, отдал дань увлечению фильмами ужасов, среди прочих перлов западной культуры просочившимися через многочисленные прорехи. Увлечение было кратковременным: даже в ту пору Петр Кузьмич был далеко не глуп и очень быстро понял, что после обрушения железного занавеса страну захлестнуло гигантской приливной волной самых обыкновенных помоев, от которых боготворимый диссидентами Запад давно не чаял избавиться. Но сейчас, бредя через погруженный в сумерки лес — весь в крови и земле, только что из могилы и так далее, — невольно сравнивал себя с персонажами тех фильмов. Ну вылитый зомби! Снять бы на камеру и показать Вышегородцеву — поседел бы от ужаса, полные штаны бы навалил! И поделом болвану. Ты сперва выучи, где у пистолета ствол, а где рукоятка, а уж потом разыгрывай из себя крутого мафиози, Аль Капоне ты хренов, снайпер, пальцем деланный…
Мысли были глупые, бредовые, но они помогали отвлечься, перестать мучительно и безрезультатно вычислять шансы на выживание. Путь, который, убегая от преследователя в темных очках, он проделал за каких-нибудь пять — семь минут, сейчас представлялся непреодолимо долгим. До машины было как до Луны, а порой начинало казаться, что она, как горизонт, удаляется с каждым сделанным в ее сторону шагом.
Справа от себя он смутно, словно сквозь закопченное стекло, увидел возвышающуюся над чахлым осинником старую сосну и машинально откорректировал курс. Где-то там, под деревом, наверное, до сих пор валялся его полицейский «вальтер» — доброе оружие, не чета старикашке «Макарову», из которого его пытался пришить этот выскочка Вышегородцев. Искать пистолет Петр Кузьмич не стал: на это не было ни времени, ни сил, ни желания. Оружие — дело наживное, а этого сопливого олигарха вместе с его прихвостнем в темных очках он оприходует и без пистолета, голыми руками. Ну, или одной рукой — это в том случае, если медицина окажется бессильна и спасти вторую не удастся…
Стрельцов едва не упал, запутавшись ногами в чем-то мягком, плотном, с готовностью обернувшемся вокруг ступней, и не сразу сообразил, что это именно то, что он искал, — его сброшенный во время бегства пиджак. Под ноги он не смотрел — помнилось, что пиджак остался висеть на сучке, за который тогда зацепился, — и, если бы не случайность, обязательно прошел бы мимо.
— Случайность, — прохрипел он, тяжело опускаясь рядом с пиджаком на колени, — случайность… Вот хрен вам, а не случайность!
Петр Кузьмич имел в виду, что в случайности он не верит и что так называемые случайности суть не что иное, как частные проявления правящих этим миром непреложных законов. Люди верующие называют это Божьим промыслом, мистики — роком или судьбой. Петр Кузьмич не верил ни в то, ни в другое; во что он верил свято и безоговорочно, так это в то, что удачу можно оседлать и даже не оседлать, а запрячь — надеть на нее хомут и заставить пахать. Для этого придется потрудиться, и успеха тут никто никому не гарантирует. Но если быть упорным, трудолюбивым, умным и ловким, тогда, быть может, получится надеть на норовистую клячу узду, и после этого она от тебя уже никуда не денется. И дураки будут только завистливо качать головами, приговаривая: вот ведь везет человеку! А это не человеку везет — это его, человека, везет собственноручно пойманная и объезженная им лошадка по кличке Фортуна или как там ее еще называют…
Мобильный телефон, к счастью, никуда не делся, а спокойно, будто ничего не случилось, лежал в боковом кармане пиджака. Стрельцов разблокировал клавиатуру, заставив дисплей засветиться в сумерках ровным голубоватым светом. Индикаторы показывали, что батарея заряжена более чем наполовину и связь тоже есть — слабенькая, но вполне устойчивая.
— Вот сейчас и поглядим, воскресну я или нет, — пробормотал Петр Кузьмич, адресуясь к Вышегородцеву.
Голос у него был сиплый и какой-то неживой, словно его голосовых связок уже коснулся процесс разложения. Заскрипев зубами от усилия, он заставил себя подняться на ноги, переждал приступ головокружения и только после этого утопил большим пальцем одну из клавиш быстрого набора.
Момент истины настал. В ближайшее время Петру Кузьмичу предстояло окончательно убедиться, кто из них все-таки выиграл спор по поводу шансов на воскрешение, имеющихся у человека, которого сначала расстреляли, а затем похоронили на глубине двух метров среди чахлого подмосковного осинника.
* * *
Выйдя из полицейского участка, Николай Николаевич огляделся в поисках такси. Было уже начало девятого, Москва давно зажгла вечерние огни — здесь, в тихой боковой улочке, достаточно скромные, ничуть не более яркие и многочисленные, чем в каком-нибудь провинциальном райцентре. Вдоль тротуаров сплошными рядами стояли, напоминая о постигшем Николая Николаевича злосчастье, припаркованные автомобили. Несколько свободных мест оставалось только напротив крыльца, на котором стоял Ник-Ник, в связи с чем ему немедленно вспомнился рассказ одного знакомого, который, было дело, повадился оставлять свою машину около отделения милиции, тогда еще и не помышлявшей о переименовании в полицию. Рассказчику казалось, что это очень умно: редкий наглец рискнет обворовать или угнать автомобиль, припаркованный под окнами ментовки. Вскоре, однако, ему пришлось переменить свое мнение: обокрасть его не обокрали, но три утра подряд, являясь за своей машиной, он обнаруживал все четыре колеса спущенными. Это неприятное явление волшебным образом прекратилось, как только он понял намек и перестал парковаться на милицейской стоянке.
«Сволочи, — с неприязнью подумал Ник-Ник. — Полицейские! Да ты их хоть архангелами назови, все равно как были они ментами, так ментами и останутся. И ни черта они не найдут, зря я только время на них потратил…»
История вышла преглупая: менее чем за сутки до отлета в Нью-Йорк он обнаружил, что у него украли автомобиль — страшно дорогой, горячо любимый, оборудованный самыми современными противоугонными системами японский пикап повышенной проходимости, купленный всего полгода назад. Только-только собрался отогнать его на платную подземную парковку, глядь, а машины-то и нет! Противоугонные устройства не сработали, система спутникового обнаружения помалкивала в тряпочку, из чего следовало, что угонщикам удалось ее отключить. Впрочем, Безродного это ничуточки не удивило: такие машины угоняют исключительно под заказ, и занимаются этим профессионалы, настоящие мастера своего дела, экипированные по последнему слову техники. Так что удивляться действительно было нечему, зато поводов для огорчения хватало. Радовало в этой ситуации только одно: что там, в Нью-Йорке, на ринг выходить не ему.
