Глава 20
Невзирая на поздний (или, наоборот, ранний, в зависимости от того, с какой стороны посмотреть) час, в просторном гараже загородного дома Андрея Викторовича Вышегородцева было непривычно людно. Судя по некоторым признакам — валяющимся на краю редко используемой осмотровой ямы обломкам бетона, громоздящейся рядом куче земли с торчащими из нее лопатами и портативной бетономешалке, что гудела, громыхала и чавкала в метре от ямы, — присутствующие занимались здесь какими-то строительными работами. С учетом того, что время давно перевалило за полночь, а «строители» щеголяли в запачканных землей и цементом деловых костюмах и белоснежных рубашках, выглядело все это до оторопи странно, чтобы не сказать дико.
Вот именно, дико. Стоя в три часа ночи в одной пижаме посреди собственного гаража, Андрей Викторович то и дело ловил себя на ощущении, что еще не проснулся. Босые ноги мерзли на бетонном полу, скованные за спиной стальными наручниками руки затекли и потеряли чувствительность, разбитый рот распух и напоминал о себе ноющей болью, но все это казалось просто элементами цветного, предельно реалистичного, но тем не менее бредового ночного кошмара. Хотелось во всю глотку выкрикнуть сакраментальное: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» — но он благоразумно помалкивал: населяющие этот кошмар персонажи, даром что во сне, дрались чертовски больно.
Главный из этих монстров, которых Андрей Викторович еще пару часов назад считал своими телохранителями, своей, черт ее дери, доблестной личной гвардией, сидел в легком пластиковом кресле в метре от работающей бетономешалки. Его голову украшала чистая марлевая повязка, умытое лицо было бледным и осунувшимся. Глаза лихорадочно блестели; под надетой внакидку, как кавказская бурка, легкой спортивной курткой виднелась перебинтованная грудь, к которой была накрепко примотана взятая в пластиковый лубок перебитая рука. Помимо куртки, на нем были чистые джинсы и простые белые кроссовки. Он непрерывно курил, словно торопясь наверстать все, что упустил, пока боролся за здоровый образ жизни, и стоявший за его левым плечом охранник, не дожидаясь команды, подавал ему уже зажженную и раскуренную сигарету всякий раз, когда кончалась предыдущая. Именно этот восставший из безымянной могилы мертвец придавал картине, и без того бредовой, окончательно сюрреалистический вид.
Впрочем, умом Андрей Викторович отлично понимал, что чем дольше он утешает себя сказочками про привидевшийся спьяну бредовый кошмар, тем меньше у него шансов проснуться. Все это следовало как можно быстрее прекратить, а уж потом, если понадобится, разбираться, что из событий этой ночи было наяву, а что во сне.
— А ну, хватит! — громко произнес он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более твердо и властно. — Немедленно снимите с меня наручники и объясните, какого дьявола все это означает!
Один или два человека отреагировали на эту речь косыми вороватыми взглядами, остальные вели себя так, словно ничего не слышали. На ход событий выступление Андрея Викторовича никоим образом не повлияло: из осмотровой ямы по-прежнему летела выбрасываемая лопатой земля, бетономешалка продолжала вращаться, и стоявший подле нее охранник деловито подбрасывал в напоминающее дуло старинной пушки коническое жерло песок и гравий. Другой, подойдя, вылил туда же ведро воды, а потом, отлепив от нижней губы, отправил следом окурок. Стрельцову подали очередную сигарету; подошедший Черемис что-то негромко ему сказал, Стрельцов кивнул, и оба засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь! — крикнул им Андрей Викторович. — Вам недолго осталось скалиться, козлы! Особенно тебе, обезьянья харя! — добавил он, обращаясь персонально к Черемису. — Пока что ты просто уволен, а если живо не снимешь с меня наручники, сдохнешь, как собака, с пулей в брюхе!
Стрельцов вполголоса обронил короткую команду. Черемис, трусливо избегая взгляда Андрея Викторовича, крикнул двоим охранникам, которые только что принесли откуда-то и поставили на бетонный пол продолговатый железный ящик защитного цвета, похожий на те, в каких транспортируют некоторые виды боеприпасов:
— Залепите ему пасть!
— Я тебе ее землей залеплю, макака марийская! — успел крикнуть Вышегородцев, прежде чем один из охранников коротким движением наклеил ему на разбитые губы кусок широкого скотча.
Вышегородцев зарычал от боли и ярости и, выйдя из ступора, попытался боднуть его головой. Охранник легко уклонился и в свою очередь коротко и резко, без замаха, ударил своего хозяина и благодетеля кулаком под дых. Сложившись пополам, Андрей Викторович упал на колени. Черемис махнул рукой, и кто-то выключил бетономешалку.
— Так-то лучше, — произнес в наступившей тишине Стрельцов. Голос у него был слабый, дребезжащий, как у больного с высокой температурой, но говорил он уверенно и ровно. — Не стоит беспокоить соседей, людям выспаться надо, у всех завтра рабочий день. У всех, кроме тебя, дурак, — добавил он, адресуясь к Вышегородцеву. — Ты уходишь в бессрочный отпуск. Куда, говоришь, я уехал — в теплые страны? Знаешь, мне больше нравится наш климат. Лучше отправляйся туда сам, старина Эндрю. Зря ты меня не послушал, я ведь предупреждал, что вернусь… Поставьте его на копыта.
Андрея Викторовича ухватили за шиворот и рывком подняли с пола. Стоявший за спиной у Стрельцова охранник рукояткой вперед протянул ему пистолет с глушителем. Окончательно осознав, что ожидать счастливого пробуждения в своей мягкой двуспальной кровати не приходится, Вышегородцев неожиданно с силой оттолкнул плечом ближайшего из своих мучителей и, шлепая босыми ступнями по шершавому холодному бетону, бросился к выходу.
Щуря глаз от дыма зажатой в уголке рта сигареты, Стрельцов поднял пистолет, тщательно прицелился и плавно нажал на спуск. Несмотря на слабость и сильное наркотическое опьянение, вызванное обезболивающими препаратами, он не промахнулся. Выстрел оказался точным, пуля угодила именно туда, куда хотел Петр Кузьмич, а именно в правый локоть.
Это напоминало сильный удар железной палкой, поначалу показавшийся безболезненным, но уже в следующее мгновение отозвавшийся такой нечеловеческой, невообразимой болью, о существовании которой Андрей Викторович до сего момента даже не подозревал. На бегу его развернуло правым плечом вперед, ноги переплелись, и он кубарем покатился по бетонному полу, пачкая его кровью и глухо, нечленораздельно воя сквозь кляп. Лицо побагровело от натуги, из зажмуренных глаз потекли слезы; он извивался на полу, как гигантский раздавленный червяк, колотя по бетону сбитыми в кровь босыми пятками.
— Вот теперь все по-честному, — с удовлетворением произнес Стрельцов, возвращая охраннику пистолет. — Пакуйте.
Раненого грубо подхватили под мышки, волоком дотащили до железного ящика и бесцеремонно, как куль картошки, швырнули туда. Стрельцов встал, опираясь на услужливо подставленное плечо охранника, подошел к ящику и заглянул внутрь. Под его спокойным, ничего не выражающим взглядом Андрей Викторович перестал выть и биться о железные стенки.
— Как аукнется, так и откликнется, — поделился с ним проверенной веками народной мудростью Петр Кузьмич, выбросил мешающий окурок и здоровой рукой без дальнейших разговоров захлопнул крышку ящика. Та глухо лязгнула, опустившись, и сейчас же подпрыгнула, едва не открывшись снова: перед лицом уготованной ему страшной, мучительной смерти даже такой рохля, как дружище Эндрю, брыкался до последнего. Резким движением головы заставив отступить кинувшегося было на помощь охранника, Стрельцов придавил крышку коленом и один за другим защелкнул три прочных запора. Ящик ходил ходуном, из него доносился приглушенный кляпом панический визг. — Давайте, — сказал своим людям Петр Кузьмич и, с трудом переставляя ноги, вернулся в кресло.
