Таможенники тщательно потрошили чей-то багаж, со скрупулезной точностью укладывая каждую вещь на то самое место, где она лежала до осмотра. Двойняшки из Интерпола стояли рядом, контролируя процесс и с заметным даже со стороны трудом сдерживая желание в него вмешаться — хотя бы консультативно, на уровне полезных советов. Один из немолодых солидных господ, под серым цивильным пиджаком которого билось пылкое сердце генерала службы таможенного контроля, тоже неотрывно следил за действиями своих подчиненных. Его холеное лицо выражало явное неудовольствие, с причиной которого он, увы, ничего не мог поделать, ибо вопрос решался на уровне, до которого ему было не допрыгнуть. Двое других, одним из которых был темнокожий господин, о чем-то тихо беседовали по-английски; если прислушаться, разговор шел о каких-то гарантиях: темнокожий уверял, что они стопроцентные, его собеседник соглашался и благодарил — отменно вежливо, но с легким оттенком сомнения. Переводчик темнокожего господина и подпирающая стенки охрана просто скучали, попутно добавляя работы шелестящему в углу под потолком кондиционеру.
Наконец из объемистой спортивной сумки на свет появилась малая боксерская груша. Темнокожий господин, прервав беседу, издал негромкий удивленный возглас, означавший, помимо всего прочего, что прибыл он сюда точно не из Африки: будь по-иному, наличие в багаже ненадолго отправляющегося в Соединенные Штаты профессионального спортсмена этого предмета его бы не удивило. Один из интерполовских двойняшек издал странный сдавленный звук, явно лишь в самый последний миг поймав себя за язык и не нарушив клятвенного обещания помалкивать в тряпочку и не мешать работе специалистов. Зато начальник упомянутых специалистов, ничего не заявляя, счел необходимым значительно кашлянуть в кулак.
Внимательно осмотрев злосчастный спортивный инвентарь, таможенники без особого труда отыскали шов, при рассмотрении в лупу заметно отличающийся от заводского. Прочная нить была аккуратно надрезана и не менее аккуратно, при помощи пинцета, удалена, в результате чего на тугом кожаном боку груши образовался вертикальный надрез сантиметров двадцать в длину. Один из таможенников запустил туда руку, сделавшись похожим на филиппинского знахаря, проводящего полостную операцию без применения хирургических инструментов, и извлек на свет божий увесистый, перевязанный бечевкой холщовый мешочек.
Бечевку развязали, содержимое мешочка высыпали на стол, и, пока присутствующие вздыхали и ахали, кто-то позвал томившегося в коридоре эксперта. Увидев то, что сверкающей грудой лежало на столе, пожилой эксперт схватился сначала за сердце, а потом за глазную лупу. Процесс взвешивания, пересчета, оценки и составления скрепленного печатями и подписями официального акта занял около полутора часов, на протяжении которых Ник-Ник и Марат Дугоев сообща выпили около литра кофе и разгадали примерно полтора кроссворда.
По завершении формальностей камни ссыпали обратно в мешочек, мешочек завязали и поместили в грушу, а разрез на ней зашили той же нитью, при помощи лупы, пинцета и иглы продевая ее точно в старые отверстия. После новых заверений темнокожего господина и красноречивого взгляда его собеседника генерал таможенной службы крякнул, вздохнул и обреченно махнул рукой: а, да делайте вы что хотите! По этому сигналу груша была бережно уложена в сумку, сумка застегнута и заново упакована в полиэтиленовую пленку, после чего багаж наконец был удален из помещения и отправлен в багажное отделение терминала для погрузки в самолет.
Через полчаса стальная громадина, набирая скорость, пробежала по взлетной полосе, оторвалась от земли и с неожиданной легкостью поднялась в воздух, унося в своем раздутом брюхе сотни людей с их надеждами и огорчениями, несколько тонн багажа и что-то около двух килограммов подвергшихся первичной огранке якутских алмазов.
Глеб Сиверов проводил самолет взглядом, стоя у окна зала ожидания на втором этаже пассажирского терминала. Его рейс должен был отправиться через четыре часа, и именно сейчас, когда до вылета осталось всего ничего, собственная затея вдруг показалась Слепому глупой, мальчишеской, никчемной, а главное, абсолютно несвоевременной.
Потому что что-то по-прежнему шло не так; в этом деле имелся какой-то неучтенный фактор — какой именно, Глеб по-прежнему не знал, но, кажется, начал догадываться, где его искать.
* * *
Помимо доли в бизнесе Вышегородцева, Петр Кузьмич Стрельцов через цепочку подставных лиц владел своим собственным коммерческим предприятием, о существовании которого дорогой покойничек даже не подозревал. Вернее, предприятие как таковое было более или менее на виду. Андрей Викторович почти наверняка видел его рекламу и, очень может статься, раз-другой проезжал мимо расположенного в центре города офиса. Однажды, когда возникла острая нужда в специалистах определенного профиля, ребята из принадлежащего Петру Кузьмичу ЧОП «Скорпион» даже произвели для него рейдерский захват производственной зоны, принадлежавшей конкуренту; обратиться в «Скорпион» другу Эндрю посоветовал дружище Пьер, так что название это покойный слышал, по крайней мере, один раз. О чем он не подозревал, так это о том, что «Скорпион» целиком, от уставного капитала и недвижимости до последнего патрона в обойме пистолета ночного сторожа, принадлежит его компаньону.
Петр Кузьмич всегда старательно и умело скрывал это обстоятельство, не зная наверняка, но не без оснований предполагая, что в один прекрасный день маленькая профессиональная армия, о существовании которой никто не догадывается, может очень ему пригодиться. Теперь этот день настал, хотя начался он с некоторым опозданием: проснувшись и посмотрев на часы, Стрельцов обнаружил, что уже половина десятого.
Первым делом он придирчиво проинспектировал состояние своего организма. Тут все было ясно и неутешительно: чтобы понять, насколько все скверно, медицинское образование не требовалось — ни высшее, ни среднее, никакое. Его бросало то в жар, то в холод, голова кружилась, мысли путались; действие анестетиков прошло, пока он спал, и теперь раздробленный локоть заявлял о себе с настойчивостью и прямотой, достойными лучшего применения. Выше повязки рука распухла, кожа на ней приобрела зловещий багровый оттенок. По Петру Кузьмичу горько плакала больница, но у него имелись дела поважнее, и он решил, что больнице ничего не сделается, если она поплачет еще немного.
На мраморном туалетном столике Вышегородцева, откуда Петр Кузьмич перед сном небрежно смахнул на пол все флаконы, тюбики и безделушки, которых тут было не меньше, чем у дорогостоящей куртизанки, лежала предусмотрительно припасенная армейская аптечка первой помощи. Неловко действуя левой рукой, Стрельцов принялся один за другим опустошать шприц-тюбики, вкалывая себе антибиотики и обезболивающие. Он досыта навоевался в горячих точках и по части полевой медицины мог дать сто очков вперед любому выскочке в белом халате, который не нюхал пороху. После третьего укола он почувствовал себя лучше и сразу же закурил, после чего продолжил шпиговать организм лекарствами, каких не купишь ни в одной аптеке.
Почувствовав себя здоровым и бодрым, хотя и не вполне адекватным, Петр Кузьмич обулся и проследовал в ванную. Чтобы не ходить небритым, ему пришлось провести несколько весьма неприятных минут с глазу на глаз с зеркалом, которое беспристрастно констатировало факт, известный Стрельцову и без него: видок у Петра Кузьмича после вчерашних приключений был еще тот — вот именно, краше в гроб кладут. Кое-как покончив с бритьем, он спустился на первый этаж, чтобы приготовить кофе.
