Я покачала головой.
– Сегодня Анук навещает свою бабушку в доме для престарелых.
– А как насчет кого-то другого из твоих подруг?
– У меня нет других подруг.
Папа повернул голову и посмотрел в окно кухни. Шел дождь, иначе он наверняка сказал бы мне пойти поиграть в саду.
– В таком случае тебе будет лучше пойти сейчас в свою комнату – и не спускайся, пока я тебе не скажу.
Так я и сделала. У меня в комнате нет кучи вещей, с которыми можно бы было поиграть – не то что в комнате Анук, – но у меня были мои книжки и набор для изготовления фенечек, и мне хватало и их. Очень скоро я услышала, как мама ходит по ванной, расположенной рядом с моей спальней, а потом заскрипели ступеньки лестницы, когда она стала спускаться на первый этаж. Прошло пятнадцать минут, потом полчаса. А затем я наконец услышала, как она взорвалась – собственно говоря, это была целая серия взрывов. Сначала раздался вопль, а может быть, это больше походило на вой, затем послышался звон разбиваемой посуды, за которым последовал громкий стук, словно на пол опрокинулся стул. А затем они начали спорить. Кухня находится прямо под моей спальней, так что я могла слышать их слова, доносящиеся до меня сквозь пол. Спор все тянулся, тянулся, но в моей голове застряли только эти его куски:
Мама: Почему она это делает? Почему ей обязательно надо так нас мучить?
Папа: Это вышло случайно, Джанин, просто двое детишек, которые дурачились на спортплощадке.
Мама: А что, если родители этого мальчика подадут на нас иск в суд?
Папа: Такие вещи случаются в школах сплошь и рядом; никто не подаст на нас в суд из-за несчастного случая.
Мама: Да говорю же тебе, это был вовсе не несчастный случай. Этот ребенок – воплощение зла; там, где она, все время случается что-то дурное. Не понимаю, почему мы не отдали ее социальным службам еще несколько лет назад.
Папа: Как ты можешь говорить такое про свою собственную плоть и кровь? Ты не можешь держать на нее зло вечно. Тогда она была всего лишь маленькой девочкой и не понимала, что творит. И ради всего святого – она и сейчас все еще остается только маленькой девочкой.
Мама [издав такой звук, будто она сейчас блеванет]: Думаю, тогда она целиком и полностью понимала, что творит.
Папа: Тебе нужно найти в себе силы простить ее, Джанин, иначе ты в конце концов разрушишь саму себя… разрушишь нас всех.
Мама: Моя жизнь была разрушена еще четыре года назад – и в этом виновата наша разлюбезная дочь. И не говори мне, что мне нужно, ты, слабая, жалкая пародия на мужчину. Что мне действительно нужно, так это выпить…
* * *
После этого я не хотела больше слышать ничего, поэтому и залезла в сушильный шкаф, который находится на противоположной стороне площадки второго этажа, убравшись так далеко от кухни, как я только могла. Запах здесь тяжелый, затхлый – я бы не удивилась, если бы оказалось, что половина пододеяльников и полотенец на полках над моей головой вообще не выстираны и грязны. Я сижу здесь уже десять минут. До меня по-прежнему доносятся их голоса, но произносимых ими слов я не слышу, и это для меня немалое облегчение. Потом внезапно голоса замолкают, и я слышу звук поднимающихся по лестнице шагов – шагов большой, злющей великанши-людоедки.
– Где ты? – вопит мама. – Где ты, маленькая ты сучка?
– Джанин! – кричит снизу папа. – Оставь ее в покое! Давай хотя бы подождем до тех пор, когда мы встретимся с директором школы и будем знать все факты.
– Я и так знаю все, что мне нужно знать, – рычит мама. – Наша дочь сломала руку мальчику, и она за это заплатит.
Я и прежде много раз видела маму в дурном настроении (а когда оно вообще бывает у нее каким-то иным, не дурным?), но похоже, что на этот раз она и вовсе зла, как черт. Я слегка приоткрываю дверцу сушильного шкафа и смотрю в щелку как раз в тот момент, когда она входит в мою комнату.
– Прятаться бесполезно, – говорит она. – Я все равно не перестану искать, пока не найду тебя. – Я слышу, как она отодвигает дверь моего гардероба. – Выходи, выходи, где бы ты ни схоронилась, – говорит она мерзким злобным голосом – точь-в-точь как у ведьмы из сказки.
Я решаю бежать со всех ног и, распахнув дверцу шкафа, несусь по площадке второго этажа, мимо двери своей спальни и вниз по лестнице.
– Солнышко? – говорит папа, когда я влетаю в кухню, где он сидит, попивая чай, как будто его единственного ребенка сейчас не изобьют, как еще никогда в жизни. Я даже не пытаюсь ответить – на это нет времени. Вместо ответа я открываю заднюю дверь и выбегаю в сад, несмотря на то что я не обута. Дождь перестал, но трава под моими пальцами мокрая, и в ней стоит вода. Я оглядываюсь по сторонам, ища, где бы спрятаться, но на двери сарая висит большой замок, а больше здесь прятаться негде, поэтому я бросаюсь бежать к садовой калитке. Никакого плана у меня нет, я просто знаю одно – мне нужно убраться от мамы так далеко, как только возможно. Если встать на цыпочки, я смогу дотянуться до засова, на который закрыта калитка, но он большой и ржавый, и просто так его не отодвинешь – чтобы он начал двигаться, нужно сначала подергать его вверх-вниз. Засов при этом лязгает так громко, что я не слышу, как мама подкрадывается ко мне по траве. И вдруг ее рука с силой бьет меня по плечу.
Я пытаюсь вырваться, но она хватает меня за обе руки чуть ниже плеч и впечатывает спиной в ворота. У меня пересохло во рту, в нем совсем не осталось слюны, а мое сердце колотится где-то в горле.
– Я не хотела причинить вред Лиаму, – говорю я ей. – Это вышло случайно.
– Я не вчера родилась, – отвечает она. – Итак, как, по-твоему, мне следует тебя наказать?
– Н-н-не зн-зн-наю.
Она стиснула мои руки так крепко и больно, что зубы мои выбивают дробь. Затем она начинает тащить меня в сторону сарая. Что-то твердое и острое поднимается у меня из живота и пытается вырваться наружу в виде всхлипа.
Когда мы добираемся до сарая, мама, продолжая стискивать одну из моих рук, подбирает с земли металлическое ведро, лежащее среди груды других старых железок. Она переворачивает его вверх дном и приказывает мне залезть на него. Я делаю, как она говорит, хотя это и нелегко, потому что мои ноги стали как ватные. Кажется, я еще и описалась – трусики у меня немного влажные, и я только что унюхала запах мочи.
– Ты готова? – спрашивает она, схватив меня за шею. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она толкает мою голову вниз, и внезапно оказывается, что я не могу дышать. Не могу дышать, потому что вся моя голова находится под водой. Вода холодна, как лед, а мои волосы облепили глаза, так что я ничего не вижу. Я пытаюсь поднять голову, но не могу – мама не дает мне этого сделать. Мои легкие, горя как в огне, напрягаются, словно вот-вот лопнут, а сердце, как наполненный гелием шарик, поднимается все выше, все дальше от моих необутых ног. Значит, вот каково это – умирать?
