Медсестра тихо смеется.
– Не говори глупостей. Мисс Пикеринг не станет заставлять тебя делать что-то такое, чего ты не хочешь.
Очень мягко она высвобождает край своей кофты из моих пальцев и откладывает ту штуку, которой меряют температуру, в сторону. Раз… два… три… четыре… пять.
– О, станет, станет, – шепчу я вроде бы совсем тихо, словно не хочу, чтобы кто-либо услышал, но все-таки достаточно громко, чтобы услышала она.
Медсестра поворачивается и пристально смотрит на меня. Ага, она обеспокоена. Отлично.
– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивает она.
– Ничего, – отвечаю я, потом чуть слышно вздыхаю и уставляюсь в пол.
– А что, мисс Пикеринг раньше уже заставляла тебя делать что-то, чего ты не хотела?
Я не отвечаю и продолжаю смотреть в пол. Интересно, удастся ли мне выжать из себя парочку слезинок. Нет, на этот раз не удается, вот невезуха.
Медсестра опять садится рядом. От нее пахнет стиральным порошком и антисептиком.
– Ты можешь рассказать мне, дорогуша, – говорит она. – Что бы это ни было, мне ты можешь сказать все.
– Я не могу. Мисс Пикеринг сказала, что, если я расскажу, со мной случится что-то плохое.
Теперь у нее ОЧЕНЬ обеспокоенный вид!
– Взрослый человек не должен просить ребенка держать что-либо в секрете, – говорит она, обнимая меня одной рукой. Это такое чудесное ощущение, когда мягкая шерсть ее кофты щекочет мне шею, что я едва не таю и не растекаюсь лужицей по полу медкабинета.
– Но мисс Пикеринг сказала…
– Не беспокойся насчет мисс Пикеринг, ничего плохого с тобой не случится, я тебе обещаю.
Теперь мне и правда становится грустно, потому что я знаю – это обещание она не сможет сдержать. Я шмыгаю носом и вытираю с него сопли, которых на самом деле там нет.
– Мисс Пикеринг заставляет меня приходить в класс рано утром, до того как прозвенит звонок. Она говорит, что это нужно для того, чтобы мы могли провести какое-то время вместе. – Я замолкаю и опять мысленно считаю до пяти. – Наедине.
– А что ты делаешь с мисс Пикеринг, когда приходишь в класс до начала уроков?
– Мы разговариваем.
– О чем?
– О самых разных вещах, но в основном о книгах. Мисс Пикеринг так же любит читать, как и я.
Медсестра выглядит не такой обеспокоенной, как я надеялась, так что я добавляю:
– И, когда мы разговариваем, мисс Пикеринг любит, чтобы я сидела у нее на коленях. Но мне это не нравится, потому что тогда мне становится не по себе.
Рука медсестры взлетает к ее щеке.
– А мисс Пикеринг делает что-нибудь еще, от чего тебе становится не по себе?
– Она снимает меня на свой фотоаппарат – а еще она дала мне денег на школьную экскурсию из своего собственного кошелька и заставила меня солгать секретарю школы, сказав, что их дали мне мои родители.
У школьной медсестры так округляются глаза, словно она не может поверить тому, что слышит, но я не останавливаюсь.
– А еще она дала мне вот это. И сказала, что я должна целовать его каждый вечер перед сном и думать о ней. – Я сую руку в карман юбки и достаю оттуда носовой платок, который мисс Пикеринг одолжила мне давным-давно и который я держала все это время в своей коробке с сокровищами. – Видите, здесь в уголке даже есть ее инициалы: Харриет Джейн Пикеринг.
Медсестра смотрит на платок с таким видом, будто сейчас ее стошнит.
– Мне придется рассказать об этом мистеру Финчу. Ты же понимаешь, почему, не так ли?
Я киваю и часто-часто моргаю, будто смаргиваю якобы навернувшиеся на мои глаза слезы. Какая же я смелая.
39
Меган
Это ужасно, когда чувствуешь себя некомфортно у себя же дома. Всякий раз, когда я находилась в доме вместе с Сэмми, особенно если мы оставались здесь только вдвоем, у меня бывали настолько натянуты нервы, что даже поджимались пальцы ног. Я старалась не попадаться ей на глаза, но иногда наши пути просто не могли не пересечься – у двери ванной или в кухне во время еды. Она всегда была сама любезность, и меня поражало, как она так может – вести себя так, будто ничего не произошло.
– Доброе утро, Меган, – говорила она или: – Надеюсь, у тебя хорошо прошел день на работе. – Но всякий раз, когда она обращалась ко мне, на лице ее была видна вызывающая самодовольная усмешка.
Еще мне казалось необычным то, что Сэмми почти не присутствовала в Интернете. Я искала ее там долго – не только в социальных сетях, но везде вообще – и не обнаружила ничего, кроме ее профиля в «Линкидин», нескольких ссылок на написанные ею статьи в женских журналах и пары фотографий, сделанных на каком-то благотворительном вечере два года назад.
Хлое я ничего не сказала – не хотела ее беспокоить. Нервы у нее и так были на пределе – и из-за проблем на работе и из-за того, что ее вынудили взять выходные, что ее очень напрягало. Так что мне было совершенно ни к чему еще более усугублять ее стресс. Жаль, что Том сейчас был не здесь, в Лондоне, а в сотнях милях отсюда, в Ньюкасле. Как и я, он бы сделал все, что было в его силах, чтобы защитить Хлою, и я знала – он был бы в ужасе, если бы увидел, до какого состояния она дошла.
Мне казалось, что Хлоя легко стала жертвой такой хищницы, как Сэмми, именно из-за своей природной доброты. Похоже, Сэмми с самого начала почуяла, что Хлоя куда мягче и податливее, чем я, и нацелилась на нее, как будто обладала почти звериным нюхом на человеческую слабость. Мне становилось все более очевидно, что у Сэмми имелись некие скрытые мотивы в ее безжалостно успешном стремлении сделать Хлою своей подругой. К сожалению, мне было неизвестно, в чем состояла ее конечная цель, и это беспокоило меня больше всего.
Мне надо было продумать свой следующий ход. Я не могла и дальше жить в такой невыносимой обстановке, гадая, что еще может предпринять Сэмми, все время украдкой бросая на нее взгляды, словно я веду машину и, хотя стараюсь не отрывать глаз от дороги, все равно посматриваю, не произошло ли где-то какое-нибудь кровавое ДТП. Хотя мне этого и не хотелось, я решила, что, вероятно, мне следует начать подыскивать другое жилье, поскольку Сэмми вполне ясно дала понять, что сама она никуда отсюда не съедет. Оставалось только надеяться, что мне удастся уговорить Хлою переехать вместе со мной, потому что ни под каким видом нельзя было оставлять ее в одном доме с этой женщиной.
Что бы ни двигало Сэмми – одиночество, вредность или какое-то расстройство личности, – все это в итоге сводилось к одному: она обладала силой, а сила могла быть опасной. И у меня в душе поселилось холодное, жуткое чувство, что скоро случится что-то дурное. Я этого не хотела, но была не уверена, что смогу это остановить.
40
Хлоя
