Я сразу же почувствовала себя так, будто меня заперли в большом темном ящике, из которого мало-помалу выкачивают кислород. Я взяла свою кружку и повернулась к двери.
– Давайте отнесем наш кофе наверх, ладно, и я покажу вам вещи Сэмми?
Как я и опасалась, Элисон долго осматривала комнату Сэмми, хотя там мало что можно было увидеть. Постельное белье с ее кровати было убрано, и вчера вечером мы с Меган упаковали вещи Сэмми в картонные коробки из супермаркета.
– Я помогу вам отнести все это в вашу машину, – предложила я, пытаясь ускорить процесс.
Элисон бросила на меня благодарный взгляд.
– Спасибо вам, Хлоя. Я очень вам признательна за все, что вы делаете. Должно быть, вам тяжело было паковать ее вещи.
– А вы уже решили, что будете со всем этим делать?
– Пока нет – я приму решение, когда вернусь в Нортумберленд. Думаю, большую часть ее вещей я отдам организациям, занимающимся благотворительностью, но несколько вещиц мне бы хотелось оставить себе. – Она провела рукой по мягкому мохеровому шарфу, лежащему на одной из коробок. Затем заметила металлический ящичек для хранения денег, стоящий прямо под ним.
– Что в нем?
Я почувствовала, что краснею.
– Не знаю – ведь он заперт.
– А ключ от него есть?
– Мы с Меган нашли какой-то ключ в банке из-под бальзама для губ, и, судя по его размеру, он может подойти. Я положила его в косметичку Сэмми.
Элисон осторожно, почти благоговейно взяла в руки мохеровый шарф и положила его на кровать. Затем подняла ящичек и слегка его встряхнула. Послышался глухой стук.
– Он довольно тяжелый, да? – сказала я.
Элисон печально улыбнулась.
– Полагаю, я знаю, что там внутри. Где, вы сказали, хранится ключ?
Я пошарила в нескольких коробках, пока не нашла косметичку Сэмми. Расстегнув ее молнию, я отдала маленький серебряный ключик Элисон и продолжала смотреть на нее, пока она вставляла его в замок. Стоило ей слегка повернуть ключ, как крышка ящичка откинулась назад, открыв взору потертый оранжевый альбом для фотографий.
Мое сердце бешено забилось – это был альбом для хранимых Сэмми газетных вырезок, как мы и подозревали. Я хотела попытаться открыть металлический ящичек, как только мы обнаружили ключ, но Меган уговорила меня этого не делать, сказав, что это было бы неуважением к покойнице.
– Мое чутье меня не подвело, – сказала Элисон. – Это памятный самодельный альбом Сэмми – одна из самых ценных для нее вещей. – Она села на кровать и положила альбом себе на колени. – Сэмми однажды рассказала мне, что когда она осиротела и ее отдали под опеку и начали передавать из одной приемной семьи в другую, она почувствовала себя так, словно не существует вообще – а если и существует, то только где-то на обочине жизни других людей. И тогда она решила начать вести этот памятный альбом, чтобы доказывать самой себе, что она действительно живет на белом свете. Она не собиралась его демонстрировать и очень над ним тряслась – думаю, я была одной из тех немногих, очень немногих людей, которым она когда-либо его показывала. Но я хочу, чтобы вы, Хлоя, просмотрели его, потому что знаю – вы много для нее значили. – Она похлопала по матрасу рядом с собой. – Садитесь и давайте полистаем его вместе.
Я стиснула зубы. Да, мне хотелось узнать секреты, хранимые в этом альбоме для газетных вырезок, но не таким образом, не в присутствии той, кто и вправду любил нашу соседку. Но отказаться я не могла и села рядом с Элисон, когда она начала переворачивать страницы.
В следующие полчаса передо мной прошло все тяжелое, полное мытарств детство Сэмми. Я рассматривала содержимое альбома, слушала комментарии Элисон и чувствовала себя как самый худший из всех соглядатаев, когда-либо совавших нос в чужие дела. Тут были фотографии Сэмми с ее многочисленными приемными родителями, важные письма от учреждений системы социального обеспечения, вырезки из газет, в которых упоминались ее скромные достижения – например, она сбрила все волосы на голове в поддержку благотворительного фонда, помогающего больным с лейкемией, заняла второе место на межшкольном турнире по плаванию. Несмотря на весь испытываемый мною при этом дискомфорт, я была тронута. Когда Элисон перевернула последнюю страницу, из глаза у меня выкатилась слеза и капнула на прозрачный кармашек, под пластиком которого Сэмми-подросток широко улыбалась над испеченным к ее дню рождения тортом с зажженными свечами. Элисон одной рукой обняла меня за плечи. Лучше бы она этого не делала – мне пришлось напрячь все силы, чтобы не дать себе расплакаться и признаться во всем.
– Вот, возьмите, – сказала она, вынимая фотографию из кармашка. – Почему бы вам не оставить это фото у себя на память о ней?
Я проглотила слезы.
– Спасибо, – сказала я. – И, Элисон, я так сочувствую вам в вашем горе.
Она посмотрела на меня с обжигающей болью в глазах. Меня пронзила глубокая, щемящая жалость к ней – это было как резкий удар в солнечное сплетение. Какой бы ни была Саманта Чарльзуорт, она была любима, и от этого мне стало еще хуже, чем прежде. Я знала – я отнюдь не плохой человек, но то, что я совершила, было очень плохо. И неважно, что я находилась в полубессознательном состоянии, когда столкнула Сэмми с лестницы. Неважно, что она сделала несколько гадостей Меган и мне. Факт оставался фактом – я убила человека, и мне придется жить с этим до конца моих дней. Одна беда – я не знала, под силу ли мне такое.
48
Меган
С тех самых пор как я вытолкнула Анук из окна, я живу, ожидая двух вещей. Ожидая, что меня поймают, и ожидая, что у меня возникнет чувство вины. Однако до сих пор не случилось ни того ни другого, и я знаю, что ничего из этого не произойдет и впредь.
Почему-то в последнее время Анук часто не выходит у меня из головы. Иногда я даже представляю себе, как попытаюсь связаться с ней. Теперь она живет в собственном доме на берегу озера недалеко от французско-швейцарской границы вместе со своим мужем-финансистом и парой их прелестных сыновей-близнецов. Это район для богатых и прекрасное место для воспитания детей – судя по фотографиям, которые она разместила на Фейсбуке (ей следовало бы серьезно подумать о том, чтобы перенастроить параметры конфиденциальности на своей страничке). Но в действительности попытка связаться с ней не имела бы ни малейшего смысла, потому что она все равно не поняла бы, кто я такая.
Этот провал в памяти Анук объясняется отнюдь не одним только временем. При падении она получила несколько травм, включая перелом обеих ног и раздробление локтя. Пострадал и ее мозг, и в результате она не помнила ни обстоятельств своего падения из окна, ни чего-либо вообще из своей предшествующей жизни. Как я слышала, придя в сознание, она не узнала даже своих собственных родителей.
Честно говоря, я удивилась тому, что Анук вообще смогла выжить, тем более что ее обнаружили очень не скоро. Рейс, которым должен был прилететь ее отец, задержали, как это часто бывает с авиарейсами, и к тому моменту, когда к ней вызвали «Скорую», она пролежала на беспощадных каменных плитах внутреннего дворика уже несколько часов. Стоит ли говорить, что меня к тому времени давно уже и след простыл.
