Глеб шумно почесал подбородок, который опять сильно нуждался в бритье, и со скучающим видом посмотрел в окно, за которым моросил затяжной теплый дождик. С крыши капало, капли стучали по карнизу, выбивая на серой оцинкованной жести неровную, спотыкающуюся дробь, как будто снаружи тренировался впервые взявший в руки палочки барабанщик.
— Даже слишком серьезный для человека, о котором до сих пор никто не слышал, — заметил Слепой. — А вы уверены, что он вообще существует, этот вдохновитель доблестных сыновей и, в особенности, дочерей ислама?
— Эта информация оплачена кровью, — строго произнес Федор Филиппович. — Об его существовании, в котором ты изволишь сомневаться, первым узнал полковник ГРУ Рябинин, выполнявший задание на севере Дагестана. Рябинину передали приказ установить местонахождение Юнусова и, если представится возможность, ликвидировать его. Полковник подтвердил получение приказа и больше на связь не выходил. А через две недели в военную прокуратуру в Хасавюрте кто-то непонятным способом подбросил компакт-диск с видеороликом, запечатлевшим казнь Рябинина. Видно было, что его долго пытали, а потом, как у них заведено, поставили на колени и выстрелили в затылок. Никаких требований, никакого пояснительного текста запись не содержала: видимо, Юнусов и его присные решили, что все понятно и так.
— Да уж куда понятнее, — хмыкнул Глеб. Журнальный столик перед ним был накрыт чистой, уже кое-где запятнанной оружейным маслом тряпицей. На тряпице были разложены детали идеально вычищенного и любовно смазанного пистолета. Вернувшись к прерванному просмотром видеообращения лже-Бакаева занятию, Сиверов начал собирать пистолет, неторопливо и тщательно перетирая каждую деталь куском мягкой ветоши. — Странная, однако, птица этот ваш Юнусов, — продолжал он под негромкие щелчки и позвякивания вороненого металла. — Вынырнул вдруг, ниоткуда, словно с неба свалился. Очень странно, что я впервые слышу о фигуре такого масштаба. Или я что-то упустил?
— Вряд ли, — произнес Федор Филиппович, с удовольствием наблюдая за тем, как спокойно и уверенно работают его руки. — Просто он действительно хорошо законспирирован — не полевой командир, а деятель подполья, своего рода мозговой центр. Даже в «лесу» о нем знают считанные единицы. Если верить переданной Рябининым информации — а оснований не верить ей, повторяю, нет, — вся родня Юнусова погибла еще во время первой чеченской кампании. Он один, как перст, что существенно затрудняет его поиск. И, как видишь, он вовсе не стремится облегчить нам работу, выступив под собственным именем и показав свое лицо. Это, — он указал на экран, где по-прежнему красовался воинственный бородач с автоматом в загорелой ладони, — скорее всего, обыкновенный статист, нанятый для создания и подкрепления красивой легенды о несгибаемом старом бойце — Черном Волке Бакаеве.
Глеб загнал в рукоятку обойму, передернул ствол, досылая патрон, аккуратно спустил курок и поставил пистолет на предохранитель.
— Да, — сказал он, насухо вытирая оружие чистой тряпкой, — шума эта «легенда» наделала предостаточно. А главное, в результате наша контора оказалась в дурацком положении. Кричать на весь мир, что это никакой не Бакаев, бесполезно — во-первых, не поверят, а во-вторых, какая разница? Захват телестудии был, подрывная речь в прямом эфире была, перестрелка была, количество и имена жертв известны… Так кому какое дело, кто все это устроил — Бакаев, Юнусов или лично Усама бен Ладен? Удар нанесен, цель достигнута, и кому нужны оправдания: это-де не Бакаев, это, граждане, фальшивка, статист? Трупы-то не фальшивые, и шахидки в метро взорвались не понарошку… — Он сделал движение, словно хотел раздраженно отшвырнуть пистолет, но в последнее мгновение сдержался, аккуратно положил его на стол и принялся энергично вытирать ветошью ладони. — Чаю хотите?
— Чаю? — Федор Филиппович, привыкший к тому, что Слепой не пьет ничего, кроме крепчайшего кофе, удивленно приподнял брови, но тут же спохватился: — А, в образ входишь? Ну-ну. И чай, небось, зеленый.
— Всенепременно, — подтвердил Глеб, вставая с дивана и направляясь в угол, где у него было устроено что-то вроде оснащенной по последнему слову техники холостяцкой кухни. — Я на него смотреть не могу, ей-богу, с души воротит, но надо привыкать. Так вам заварить?
— Завари, — согласился Федор Филиппович. — Почаевничаем, поменяемся на время местами. Не все же мне, на твой кофе глядя, слюной захлебываться! Теперь я буду получать удовольствие, а ты — мне завидовать. Я-то к чаю уже привык…
Глеб наполнил и включил электрический чайник, а потом прибрал со стола, то есть скомкал и выбросил в мусорное ведро замасленную ветошь и убрал с глаз долой пистолет. Двигался он, странно сутулясь, и Федор Филиппович заметил, что его лучший агент отчаянно нуждается не только в бритье, но и в стрижке. Выглядел он не как офицер ФСБ, а как гражданский охламон, какой-нибудь пропойца-слесарь из глубинки, неизвестно каким ветром занесенный в центр Москвы. Место такому персонажу было где-нибудь на оптовом вещевом рынке, а никак не в этой уютно обставленной, скрывающей множество тайн и сюрпризов мансарде старого дома, расположенного в двух шагах от Арбата.
Дождь за окном усилился, неуверенный перестук капель слился в быструю дробь, как в цирке перед исполнением смертельного номера. Чайник зашумел, забурлил, выбросив султан пара. Струя кипятка, плюясь злыми брызгами, пролилась в пузатый заварочный чайник. Слепой накрыл его полотенцем и, по-прежнему сутулясь, как большая, небрежно одетая обезьяна, вернулся к столу.
— Тебя трудно узнать, — отправляя за щеку леденец, заметил генерал. У него был очередной период обострения: курить хотелось постоянно, со все возрастающей силой, и он почти непрерывно сосал леденцы, которые, естественно, ни от чего не помогали. — Однако на кавказца ты все равно не тянешь. Издалека — может быть, но вблизи — ничего похожего.
— Я знавал одного азербайджанца, — сообщил Глеб. — Давно, еще в военном училище, на первом курсе. Так вот, он был рыжий, бледный, конопатый и откликался на фамилию Петров. Но при этом был едва ли не больше азербайджанцем, чем коренной житель Баку — по-русски говорил еле-еле, обожал выстукивать лезгинку ладонями по табуретке и плясать под этот аккомпанемент, презирал русских и ненавидел две вещи — армян и работу. Кроме того, я не настолько самонадеян, чтобы пытаться сойти за кавказца. В этом веселом регионе два случайных, впервые встретившихся человека за полторы минуты найдут сотню общих знакомых, друзей и даже родственников. Пользоваться легендой в таких условиях — это все равно что гулять с завязанными глазами по комнате, где полно растяжек. Как ни осторожничай, какую-нибудь все равно заденешь, и — ба-бах… Вам с сахаром?
— Да, если не жалко, — сказал Потапчук. — И что ты намерен предпринять в связи с вышеизложенным?
— Действовать по плану «бэ», — заявил Сиверов, ставя перед ним сахарницу. — Мне нужна поддержка в средствах массовой информации. У вас нет знакомого редактора в какой-нибудь программе криминальных новостей?
— Поищем, — пообещал генерал, краем уха вслушиваясь в перестук капель по карнизу, теперь почему-то напоминавший ему торопливую, сбивчивую, передаваемую в большой спешке, будто из вражеского тыла, морзянку. За стеклом, забившись в угол оконного проема, нахохлившись и втянув голову в плечи, сидел мокрый голубь. Зрелище было неприятное; Федору Филипповичу даже почудился памятный с детства запах перьев и затхлости, и он переключил внимание на чашку, в которую Глеб только что налил зеленого чаю. Чай приятно выглядел и вкусно пах, но до кофе ему было далеко. — Не найду, так познакомлюсь — долго ли умеючи!
