— Если начистоту, то и мое тоже, — посерьезнев, кивнул Алехин. — Но там, — он поднял кверху указательный палец, — считают, что такие действия сильно навредят положительному имиджу России на мировой арене.
— Помнится, когда грянул кризис, Владимир Владимирович лично заявил: мы, дескать, годами боролись за то, чтобы максимально интегрироваться в мировую экономику. И вот, пожалуйста, интегрировались. За что боролись, говорит, на то и напоролись.
— Это ты к чему? — удивленно приподнял брови Алехин.
— Это я к тому, что мы слишком усердно лижем Западу зад. Подлаживаемся под него, подстраиваемся, а он только руки потирает: так-так, давайте, ребята, еще немножко, и станете, как мы — тупые, сытые и самодовольные, а главное, с головы до ног в долгу, как в шелку. Это вот и есть наш положительный имидж на мировой арене. По мне, так этот имидж нам нужен, как прострел в пояснице. Веками без него жили и не плакали, полмира в кулаке держали — вот это был имидж! — Федор Филиппович сделал богатырский глоток из горлышка, со стуком вернул бутылку на стол и горячо, с копившейся на протяжении многих лет горечью продолжал: — Знаешь, мне иногда кажется, что нами правит обыкновенное ворье. К чему, в противном случае, все эти заигрывания с западными политиками и банкирами? Прокормиться мы можем и сами, без Запада. Просто, если не брать у Всемирного банка кредиты, разворовывать будет нечего — внутри страны все давно поделено и разворовано. Вот они и лебезят: подайте на пропитание, правнуков-то мы уже на всю жизнь обеспечили, а вот праправнукам, не дай бог, до пенсии не хватит… Черт, что-то я распустил язык прямо-таки до неприличия. Окосел, что ли, с непривычки? Надо же, а раньше литр водки мог засосать, и ничего… Старею, Гриша, старею…
Алехин некоторое время молчал, сосредоточенно ощипывая леща и запивая его пивом. Вид у него при этом был печальный, чуть ли не угрюмый. Федор Филиппович, переводя дух после своей пламенной речи, тоже скупыми глотками потягивал пивко и исподтишка наблюдал за хозяином. Наговорили они оба с три короба, и теперь беседа, похоже, достигла кульминационной точки. Сейчас ее дальнейший ход целиком и полностью зависел от Алехина. Он должен решить, куда двигаться, вперед или назад. Если Федор Филиппович в нем ошибся, и разговор сейчас повернет вспять, генерала Потапчука в ближайшем будущем ожидают крупные неприятности на службе. Потому что генерал-полковник Алехин — не тот человек, с которым можно безнаказанно откровенничать. Он никому не позволит иметь компромат на себя и при этом спокойно разгуливать по коридорам Лубянки. Ситуация-то классическая: два человека наговорили друг другу лишнего, и теперь кто первый настучит на собеседника, тот и в шоколаде. А в чем собеседник, говорить не надо — и так, без слов, все ясно…
— Это не старость, Федя, — сказал, наконец, Алехин. — Это усталость. Усталость не от работы, а от постоянного сознания ее бесполезности, бессмысленности. Сизифов труд, вот что такое на самом деле наша работа! Так Сизифу хотя бы вручил его камень не кто попало, а боги, и не за здорово живешь, а за какие-то там прижизненные провинности. А нас ни за что ни про что заставляют на виду у всего мира валять дурака не боги. Далеко не боги, это ты верно подметил…
Федор Филиппович перевел дух и по-настоящему, с удовольствием глотнул пива, которое опять приобрело свойственный ему неповторимый вкус. То, что летчики называют точкой возврата, то есть момент, когда горючего в баке остается в обрез, чтобы вернуться на родной аэродром, была пройдена, полет продолжался в прежнем направлении. Куда они таким манером залетят, оставалось только гадать, но уже было ясно, что Федор Филиппович был приглашен сюда неспроста, не напрасно принял приглашение и не зря вел свои провокационные речи.
— Хорошо, что в России еще сохранились умные люди, которые видят, в какую сторону клонится ситуация, — продолжал Алехин.
— А толку? — безнадежным тоном возразил Федор Филиппович. — Когда сидишь в салоне падающего самолета, трудно не видеть, в какую, как ты выразился, сторону клонится ситуация. Труднее ее выправить, особенно если кабина пилотов заперта на замок.
— Да нет, все правильно, — кивнул генерал-полковник. — Один в поле не воин, с этим не поспоришь. Но кто сказал, что ты один? Ты же не настолько глуп, чтобы считать себя единственным умным человеком в России!
— Ну и что? — опять пожал плечами Потапчук. — Умных людей в России всегда хватало, а правило ей почему-то дурачье. А если попадался умный, так обязательно или сволочь, или вор, или то и другое одновременно…
— Это потому, что дурачье вечно норовит сбиться в стаю и выбрать из своей массы вожака, чтобы, пока все хорошо, лизать ему ноги, а когда что-нибудь пойдет не так, порвать его в клочья, сожрать и выбрать нового. А умные люди толпы сторонятся — сидят себе по норкам, по кухням да кабинетам, и думают свои умные думы. Вот их и не видно — ни их, ни их влияния на политику. А им бы собраться вместе и заявить о себе: слушайте, бараны, что мы вам скажем, и не говорите потом, что не слышали!
— И да здравствует социальная революция, — подсказал Потапчук.
— Да какая, к черту, революция, что ты мне шьешь политический экстремизм? — замахал на него наполовину обглоданным лещом Алехин. — Тоже мне, нашел вождя народных масс, расшатывателя устоев и ниспровергателя основ! Я тебе, дорогой, о другом толкую. Мы с тобой кто? Федеральная служба безопасности России. Безопасности, — с нажимом повторил он. — России! А не тех, кто в тот или иной момент ею правит. Цари, генсеки и президенты приходят и уходят, а Россия остается, и присягали мы с тобой, если ты помнишь, государству, а не лично Борису Николаевичу, Владимиру Владимировичу или Дмитрию Анатольевичу. Даже до революции, когда присягали каждому новому государю, интересы государства российского далеко не всегда совпадали с личными интересами его императорского величества. А у нас почему-то принято считать, что безопасность и процветание государства — это, в первую очередь, безопасность и процветание его первых лиц. Вот уж дудки! Я, лично, к ним в телохранители не нанимался, у них для этого ФСО имеется, вот пусть она перед ними на задних лапках и пляшет. А мы…
— Мы? — многозначительно переспросил Федор Филиппович.
— А ты как думал? Есть, скажем так, группа товарищей, которая готовит…
— Государственный переворот! — вытаращив глаза в притворном ужасе и схватившись за сердце, ахнул Потапчук.
— Тьфу тебе под ноги за твой поганый язык, — сказал генерал-полковник. — Он у тебя, часом, не раздвоен? Не человек, а змея подколодная!
— Моя великий вождь Большой Змей, — сообщил Федор Филиппович. — Уг! Говори, бледнолицый, что вы там затеяли со своей группой товарищей, или я привяжу тебя к столбу пыток!
— Тьфу, — повторил Алехин. — Тоже мне, вождь краснокожих… Обращение к парламенту и президенту мы готовим, а не государственный переворот. С требованием, сам понимаешь, возобновить режим контртеррористической операции и ввести на Северный Кавказ регулярные части вооруженных сил.
— Так-таки и с требованием?
— А что же нам, военным людям, ножкой шаркать?
