— Мы тебя еще достанем, сука, — пообещал Глебу самый старший из скинхедов, стоя на четвереньках рядом с клумбой, в которой исчез его нож. Голова его болталась, как у пьяного, рукав был наполовину оторван, позволяя видеть мускулистое загорелое плечо с вытатуированной на нем стилизованной свастикой.
— Со временем, — не стал спорить Глеб. — Только сначала хорошенько займитесь спортом, а то с вами неинтересно.
Он слегка толкнул собеседника в украшенное свастикой плечо носком ботинка, и тот с шумом завалился в клумбу, ломая цветы.
Где-то наверху стукнула, открывшись, форточка, и пронзительный, сверлящий мозг, как сирена воздушной тревоги, женский голос сварливо прокричал:
— А ну, пошли отсюда, хулиганье! Я милицию вызвала!
— Лучше поздно, чем никогда, — пробормотал Глеб, отметив про себя, что о милиции сердитая дома вспомнила лишь тогда, когда пострадала любовно возделанная ею и, несомненно, денно и нощно бдительно охраняемая от любых посягательств клумба. — Слышала, что люди говорят? — обратился он к девушке в хиджабе, которая все так же стояла у стены, озираясь с видом загнанного животного. — Пошли отсюда, живо!
И, крепко взяв за руку, потащил ее туда, где оставил свою машину.
* * *
Войдя в квартиру, Фархад Назмутдинов с такой силой захлопнул за собой дверь, что в окнах мелко задребезжали стекла, а за обоями с негромким шорохом посыпалась штукатурка. Жившая этажом ниже зловредная бабка Екатерина Гавриловна немедленно забарабанила своей клюкой по радиатору парового отопления. На взгляд Макшарипа Сагдиева, Фархад и Гавриловна друг друга стоили: один обожал, чуть что, с нечеловеческой силой хлопать дверьми, а другая, похоже, только того и ждала, просиживая сутки напролет около батареи с палкой наготове, чтобы, как только подвернется повод, всласть побарабанить по звонкому, поющему на весь дом чугуну.
Макшарип относился ко всем этим раздражающим шумам с философским спокойствием. Он от природы обладал весьма уравновешенным характером, а курительные смеси, которыми его исправно снабжала оставшаяся дома многочисленная родня, помогали смотреть на происходящее вокруг как бы сквозь легкую жемчужную дымку, которая милосердно скрывала неприятные глазу детали и сглаживала острые углы.
— Не нашел? — спросил он, сворачивая очередную самокрутку.
— Он еще спрашивает! — прокричал из прихожей Фархад. Скрипя отстающими от лаг половицами, он вошел в кухню, распахнул холодильник и, вынув оттуда недопитую бутылку водки, жадно глотнул прямо из горлышка. — Он сидит тут, курит траву и задает вопросы! — продолжал он перехваченным голосом, утирая губы тыльной стороной ладони. — Этот ишак, этот обкуренный баран, этот…
— Значит, не нашел, — констатировал Макшарип и принялся любовно заклеивать кончиком языка свою самокрутку.
— Завтра ты сам пойдешь ее искать, — сказал Фархад и, сделав еще один глоток, поставил водку на место.
— Боюсь, тогда найдут меня, — хладнокровно возразил Макшарип. — Я ведь в розыске, ты не забыл?
— Да, я помню, — саркастически согласился татарин. — Как же я могу об этом забыть, если уже третий месяц обслуживаю тебя, как холуй! А ты не сумел даже уследить за девчонкой. Смотрите, какой чистоплотный! Так хотел помыться, что не мог подождать меня… Баран! За то, что ты сделал, я должен был тебя просто пристрелить!
— А почему не пристрелил? — с прежним хладнокровием поинтересовался Макшарип.
— Пожалел, — сказал Фархад. — Но не волнуйся, сделать это еще не поздно.
Раскуривая самокрутку, Макшарип отметил про себя, что ответ татарина похож на бело-розовую пастилу: белая полоска — правда, розовая — ложь. Правдой было то, что, отпустив девчонку, Макшарип подписал себе смертный приговор. А вот то, что Фархад отсрочил исполнение этого приговора из чистого человеколюбия и привязанности к напарнику, было обыкновенным враньем. В этом деле у них все было одно на двоих: и доверие уважаемых людей, и ответственность за вверенную их попечению шахидку, и вина, и расплата. Да, когда девушка сбежала, Макшарип был в квартире один. Но почему он был один? Где шлялся в это время Фархад? Уважаемые люди непременно задали бы татарину эти вопросы, прежде чем спустить курок, если бы знали, что девчонка сбежала. Но, судя по некоторым признакам, они об этом пока что даже не догадывались, и Фархад пытался на всю катушку использовать выпавшую ему отсрочку, бегая по окрестным улицам и дворам и приставая к прохожим с расспросами, не видели ли они молодую мусульманскую девушку в темном хиджабе — его сестру, приехавшую в Москву из глухого горного селения и заблудившуюся в чужом огромном городе.
— Я был в милиции, говорил со знакомым капитаном, — сообщил Фархад. — Кажется, ее видели вчера — тут, в нашем районе, буквально в паре кварталов отсюда.
— Ммм? — изображая вежливую заинтересованность, промычал Макшарип, затягиваясь смолистым дымом.
— Да перестань ты курить! — раздраженно выкрикнул татарин и резко взмахнул рукой. Выбитая изо рта дагестанца самокрутка откатилась к плите, сорвавшийся с ее кончика уголек, дымясь, упал на линолеум посреди кухни. Фархад растер его подошвой, оставив на светлом потертом линолеуме смазанную черную полосу и прожженную дырку размером с мелкую монету. — Надо думать, что делать дальше, а у тебя взгляд, как у дохлого карпа!
Макшарип, не вставая с табурета, наклонился, поднял самокрутку, аккуратно завернул краешек бумаги, чтобы не высыпалась начинка, и спрятал получившийся миниатюрный кулек в нагрудный кармашек рубашки.
— А кто ее видел? — задал он вопрос, которого от него ожидали.
— Да в том-то и беда, что видели ее многие, но никто не знает, куда она подевалась! — Фархад досадливо пристукнул кулаком по столу, заставив звякнуть стоящую на нем грязную посуду. — К ней пристали скинхеды, заставляли снять хиджаб, хотели, наверное, избить, а может, и убить. Потом появился какой-то человек, разбросал их, как слепых котят, двоих покалечил, остальных просто хорошенько отколотил, посадил ее в машину и уехал. Кто-то вызвал милицию, но к тому времени, как они приехали, все уже разбежались. Допросили ту бабу, которая позвонила ментам, она рассказала, как было дело, но что толку? Машину она запомнила — темно-синяя «БМВ», новая, большая, — но номер не разглядела — было далеко. Других свидетелей нет, да и кто их искал? Никого не убили, скинхеды не заявят на того, кто их избил, а постараются найти его сами, так что…
Он оборвал себя и безнадежно махнул рукой, явно не зная, как закончить фразу. Макшарип Сагдиев подумал, что, возможно, даже среди неверных встречаются приличные люди, способные заступиться за оказавшуюся в беде женщину, но усомнился в собственном предположении: все, что он знал о москвичах до сего дня, в корне этому предположению противоречило.
— Наверное, это был сутенер, — высказал он вслух пришедшую в голову мысль. — Увидел нездешнюю девушку — молодую, красивую, одну, без старших, — и решил воспользоваться случаем. Он ей помог, она ему благодарна, куда идти, не знает, денег нет, документов нет — очень удобно, слушай!
