Сейчас, когда горький дым почти превратил мечту в реальность, а сон — в явь, Макшарип верил, что у него действительно все еще может быть хорошо. Чем он хуже других, в конце-то концов? Уж не тем ли, что не прятался за чужие спины? И с Залиной у него все со временем сладится — почему бы и нет? Он еще не стар, но уже и не так молод, чтобы не понимать, что в этой жизни главное, а что — так, шелуха, мусор. А главное в жизни — покой, уважение и дети, которые продолжат тебя в веках…
В его одурманенной голове родилась фантазия: ему показалось, что он успел переброситься с Залиной парой словечек, и они условились встретиться дома, в Дагестане, — и он немедленно свято уверовал в эту навеянную сушеной травой иллюзию. Он даже забыл, что путь на родину ему заказан, что его там поджидают не только оперативники ФСБ и милиция, но и множество кровников, которыми он обзавелся за долгие годы кровопролития.
Складывая в тощую сумку немногочисленные личные вещи, Макшарип монотонно мычал, уверенный, что поет песню о красоте родных гор, о гордой доблести мужчин и яркой, ослепительной, как удар молнии в ночи, красоте женщин. Потом у песни появился музыкальный аккомпанемент, и дагестанец далеко не сразу осознал, что это не музыка сфер и не ветер, поющий в расселинах скал, а всего-навсего дверной звонок.
К тому времени, когда этот простой факт пробился, наконец, сквозь окутавший его сознание дым «афганки», в дверь уже не звонили, а стучали — сначала кулаком, а затем, судя по грохоту, и каблуком.
— Откройте, милиция! — прокричал с той стороны сердитый мужской голос, и в дверь опять ударили каблуком с такой силой, что предыдущий грозный окрик почти лишился смысла: еще немного, и дверь открылась бы сама, без помощи Макшарипа.
— Открывай, Сагдиев, мы знаем, что ты там! — крикнул другой голос. — Дом оцеплен, тебе не уйти! Не надо отягчать вину сопротивлением!
— Э! — с тоской и скукой вполголоса воскликнул Макшарип, услыхав знакомую песню. — Отягчать, облегчать — надоело, слушай! Детям своим эти сказки рассказывай, уважаемый…
— Может, дома нет? — сказали за дверью.
— Соседи говорят, не выходил, — возразил голос, который говорил насчет сопротивления. — Говорят, он вообще почти не выходит. Да оно и немудрено, его рожа на каждом столбе красуется!
— Ну, положим, по этим портретам замести можно любого — хоть меня, хоть тебя, — сказал первый голос и снова перешел на повышенные командные ноты: — Открывай, кому говорят! Иначе сломаем дверь!
Присев на краешек кровати, Макшарип положил на колени автомат, навалился на него животом, чтобы заглушить характерные звуки, и аккуратно вставил магазин — вернее, два магазина, связанных друг с другом черной изолентой.
— И-кто та-а-ам? — протяжно прокричал он, оттягивая затвор. — Кого хочешь, уважаемый?
— Не валяй дурака, Сагдиев! Выходи с поднятыми руками!
— И-кто такой Сагдиев? Зачем — выходи руками?
— Ложный, что ли? — негромко, но вполне отчетливо усомнились за дверью.
Макшарип на цыпочках подбежал к окну и, прячась за занавеской, выглянул на улицу. Те, что стояли на лестнице, не обманули: дом действительно был оцеплен, и оцеплен плотно.
— Да какой там ложный! — раздраженно откликнулся второй голос. — А если даже и ложный, проверить все равно надо. Что ты потом начальству доложишь — что тебе какой-то гастарбайтер фанерную дверь не открыл? Открывайте, милиция! — опять заорал он и забарабанил в дверь чем-то твердым и тяжелым — похоже, что рукояткой пистолета.
Стараясь не скрипеть половицами, Макшарип на цыпочках вышел в прихожую, глянул на дверь и боком скользнул в туалет.
— Зачем стучишь, что хочешь, не понимаю! — крикнул он оттуда и с шумом спустил воду.
— Откройте, милиция! Проверка документов!
— Сейчас, уважаемый! — прокричал Макшарип и снова дернул ручку смывного бачка. — Подожди минутку, прошу, дай штаны застегнуть!
Наркотический дурман окончательно развеялся; Макшарип полностью протрезвел и, протрезвев, вдруг ощутил нечеловеческую усталость от всего, что его окружало, что было раньше и ожидало его впереди.
Кто-то из стоявших за дверью, потеряв терпение, коротко, но предельно ясно объяснил Макшарипу, куда ему натянут глаз, если он сию секунду не откроет. И тогда Макшарип лениво и снисходительно посоветовал ему для начала проделать эту лишь на первый взгляд кажущуюся несложной операцию со своей мамой. Выдав это не блещущее остроумием ответное оскорбление, он неторопливо поднял на уровень пояса старый добрый АКМ калибра 7,62 — не автомат, собственно, а штурмовую винтовку, сочетающую в себе приличную скорострельность с сокрушительной убойной мощью.
Где-то за стеной включили радио. «Где ты был вчера, о чем ты думал? — пел незнакомый Макшарипу мужской голос. — Почему решил, что это будет не с тобой?»
— Что-о?! Ах ты, сука чернож…! — свирепо и возмущенно взревели снаружи и ударили в дверь плечом.
Дверь захрустела, от косяка с похожим на пистолетный выстрел треском откололась длинная щепка; по полу с жестяным дребезгом запрыгала выдранная с мясом накладка замка, и дверь распахнулась, с грохотом ударившись о стену прихожей.
«Есть еще миг, есть еще срок, пока не спущен курок», — пел за стеной незнакомый Макшарипу кумир его поколения. Эти обнадеживающие слова уже перестали быть правдой: упомянутый миг истек секунду назад.
— Аллах акбар, — произнес стоящий во весь рост в дверях гостиной с автоматом наперевес Макшарип Сагдиев и дал длинную, на полрожка, очередь по заполнившим дверной проем серым форменным курткам со светлыми пуговицами.
* * *
Глеб отпер дверь кузова, мысленно перекрестился и осторожно потянул на себя правую створку. Заглянув в образовавшуюся щель и не обнаружив ничего подозрительного, он открыл дверь шире и точно таким же манером исследовал левую створку.
Здесь тоже было чисто. Собственно, ничего иного он и не ожидал. Густой кисло-сладкий запах перезрелых фруктов, которым пахнуло из кузова, едва он приоткрыл дверь, говорил сам за себя: тем, кто грузил машину, было нужно, чтобы она без приключений добралась до места запланированного теракта — нужно настолько, что они не поленились запихать в кузов содержимое целого фруктового лотка. Глеб почти не сомневался, что на экстренный случай внутри имеется какой-нибудь сюрприз, но вряд ли мину-ловушку заложили у самых дверей, иначе обычная, рутинная проверка на дороге могла привести к срыву тщательно подготовленной масштабной акции устрашения.
Ящики с фруктами стояли стеной почти до самого потолка, преграждая путь в глубину кузова и не давая разглядеть, что находится внутри. Сверху по-прежнему моросил затяжной, прямо как в октябре, дождик, капли стекали за воротник отсыревшей кожанки и неприятно щекотали спину. Привлеченный какой-то странностью, которую пока еще не успел осознать, Глеб отступил на пару метров и внимательно осмотрел распахнутый фургон сзади, а потом подошел к нему вплотную, запустил левую руку внутрь кузова, просунув ее под нижний край дверцы, а правую приложил к наружной стенке. Осязание подтвердило то, что подсказал глазомер: расстояние между ладонями оказалось чересчур большим, как будто перед Глебом стоял не обычный автомобиль, предназначенный для перевозки мелких грузов, а рефрижератор с толстыми теплонепроницаемыми стенками.
