Вообще, наблюдаемая картина показалась Слепому нетривиальной настолько, что он взял себе за труд осмотреться на месте происшествия внимательно, без спешки. Ничего нового этот осмотр ему не дал, картина нисколечко не изменилась. Охранника в будке у ворот просто спугнули, как воробья, выстрелом в окно, и он безропотно и бесследно испарился, ни разу не выстрелив в ответ. Зато генерал и его верный пес Сережа извели целую гору боеприпасов, паля из автоматического оружия в кого-то, кто оказался им явно не по зубам. Прогнав охранника, этот кто-то выстрелил еще всего дважды, и оба выстрела оказались смертельными. Это выглядело так, словно, чуть-чуть опередив Глеба, сюда наведался не человек, а какой-то неуязвимый для пуль демон мщения. И не только неуязвимый, но еще и очень предусмотрительный: Сиверов, сколько ни искал, так и не сумел найти оставленных им гильз. Впрочем, если этот демон стрелял из револьвера, ему не надо было подбирать гильзы — они просто остались в барабане…
Здесь, в доме генерал-полковника Алехина, никаких разрушений не наблюдалось, зато острый, кисловатый запах жженого пороха Глебу уже не мерещился, а был на самом деле. Распахнув очередную, третью по счету дверь, Сиверов обнаружил его источник.
Тут было оборудовано что-то вроде кабинета, пригодного, впрочем, и для использования в качестве спальни. Массивный письменный стол, удобное вращающееся кресло на шарнирной опоре, позволяющее с комфортом отдыхать от интеллектуальных занятий, откинувшись назад в полулежачее положение, книжные полки, сдержанно сверкающие золотым и серебряным тиснением толстых, солидных корешков — это был кабинет. Спальное место представляло собой удобный раскладной диван с коричневой обивкой из натуральной кожи, напротив которого поблескивало огромное, почти во всю стену, раздвижное зеркало вместительного встроенного шкафа. Одна из створок была чуть сдвинута в сторону, оставляя узкую, не шире пяти сантиметров, щель, в которой Глеб с его гиперчувствительным зрением разглядел светлый рукав какой-то одежки — судя по оттенку, чуть ли не парадного генеральского мундира.
На спинке кресла висел цивильный пиджак; на широком подоконнике виднелся незатейливый натюрморт, составленный из пепельницы, пачки сигарет, зажигалки и массивной трубки уже успевшего немножечко морально устареть беспроводного радиотелефона. Пахло порохом и хорошим табаком; на полу посреди комнаты, неуместно весело блестя в лучах наконец-то, впервые за трое суток, выглянувшего из-за туч солнышка, валялась стреляная гильза от пистолетного патрона калибра девять миллиметров.
И это было все. Ни самого пистолета, ни тела, которое, предположительно, из этого пистолета застрелилось, в комнате не было. Поискав глазами, Глеб обнаружил в стене справа от входа, примерно на уровне пояса, оставленную пулей неровную выщерблину.
— Вот стервец! — прочувствованно, вслух произнес он, направляясь к окну, из которого был виден стоявший на улице «мерседес» Потапчука, а также и сам Потапчук (если все еще был жив и никуда не ушел, естественно). — Все-таки смылся! По-своему честный, — передразнил он Федора Филипповича, пользуясь тем, что начальство его не слышит. — Вот уж, действительно, очень по-своему!
В комнате вдруг раздалось знакомое басовитое жужжание, как будто где-то здесь лежал спичечный коробок с толстым, сердитым шмелем внутри. Глеб знал, что с этой комедией пора кончать, знал, что финал не за горами, но не мог даже предположить, что все кончится так нелепо, прямо как в пошлом анекдоте про вернувшегося из командировки мужа.
Он обернулся, вскинул пистолет и выстрелил, целясь в лоб своему отражению в зеркальной створке стенного шкафа. Зеркало звякнуло, покрывшись похожей на паутину сеткой трещин, пробитое навылет отражение сломалось и разбилось на фрагменты, утратив портретное сходство с оригиналом и сделавшись похожим на творение художника-абстракциониста. В шкафу что-то обрушилось с глухим, тяжелым шумом; простреленная створка медленно откатилась в сторону, мягко рокоча роликами по направляющим. Замеченный Глебом через щель парадный китель с шитыми золотом погонами генерал-полковника, мелодично звеня медалями, вывалился из шкафа. Внутри кителя находился его законный владелец, генерал-полковник Алехин — в цивильных брюках, в расстегнутой белой рубашке без галстука, в мягких домашних туфлях, с пистолетом в одной руке и мобильным телефоном в другой.
Глеб, грешным делом, забыл, какой он высоченный, да и дно шкафа располагалось несколько выше уровня пола. Поэтому, стреляя своему отражению в лоб, Слепой попал Алехину в ямку между ключицами, видневшуюся в вырезе расстегнутого воротничка.
Поставленный на вибрацию телефон продолжал настойчиво, раздражающе жужжать. Глеб наклонился и рукой в перчатке вынул его из мертвых пальцев. Плоский гладыш аппарата мелко вибрировал, на светящемся дисплее темнела короткая надпись: «Сын». Плохо представляя себе, зачем, собственно, это делает, Сиверов нажал на клавишу соединения.
— Я, кажется, русским языком, по-человечески попросил разблокировать карточки! — не тратя времени на приветствия, с агрессивным напором произнес мужской и, как показалось Глебу, не вполне трезвый голос. — Это было уже добрых полчаса назад. Неужели так трудно снять трубку и позвонить в банк? Скажи, ты им звонил или нет?
— Не знаю, — зачем-то ответил Глеб. — Его нет. Он умер.
— Что за идиотские шутки?! — взорвалась возмущением трубка. — Кто это?! Алло!
Слепой осторожно положил орущую трубку на край стола, бросил прощальный взгляд на тело в парадном кителе и вышел. Когда он закрывал за собой дверь кабинета, телефон на столе еще продолжал гнусаво квакать.
Открыть кованую калитку изнутри не составило труда. Федор Филиппович сидел боком на пассажирском кресле, выставив ноги в открытую дверь, и, видимо, от скуки предавался весьма предосудительному, с какой стороны ни глянь, занятию: не спросив разрешения у хозяина, рассматривал снимки в оставленном Глебом без присмотра цифровом фотоаппарате. С некоторых пор Сиверов пристрастился к фотографии и обзавелся привычкой повсюду таскать за собой миниатюрную камеру. Она лежала в правом кармане пиджака; когда Глеб уселся за руль, ему показалось, что фотоаппарат мешает, стесняя движения, и он рассеянно сунул его в пристроенный между сиденьями рундучок. Ничего компрометирующего, не предназначенного для посторонних глаз, в памяти этого компактного, удобного во всех отношениях прибора не было, и Глеб решил, что не станет поднимать шум по поводу генеральского самоуправства. Тем более что Федор Филиппович, как ни крути, хозяйничал в своей машине, а не в чужой.
Глеб уселся за руль, но, поскольку Федор Филиппович остался в прежней позиции — спиной к нему, ногами наружу, — дверь закрывать не стал.
— Ну? — рассматривая снимки, спросил генерал.
— Все, — ничего не уточняя, ответил Глеб и стал стаскивать перчатки.
Потапчук втянул ноги в салон и сел нормально, лицом по ходу движения.
— Это вы на море? — зачем-то спросил он, показывая Глебу фотографию, которая явно не нуждалась в дополнительных комментариях.
— Да, — сказал Глеб.
