– Что вы такое говорите, по одной? Я тут часа четыре уже торчу! Еще до того, как масло привезли, я очередь заняла! – затараторила она. – Креста на вас нет, по одной! Его, может, больше не привезут, что же, талонам пропадать, что ли?
– А у тебя небось тоже дома семеро по лавкам! – захохотал хрипловатый мужской голосок. – Хана, ребята, не будет нам сегодня масла!
Очередь снова возмущенно закипела, затолкалась, взорвалась множеством надсадно орущих глоток, и в общем шуме было совсем не разобрать, кто на самом деле чего хочет.
– Попали мы с тобой, будь оно все неладно, – с досадой сказала Бабушка. – Никуда от меня не отходи и крепко держись за руку. Не ровен час, сорвет кого в драку – замесят!
Изнывая от жары и тоски, я послушно сжала Бабушкины пальцы, во все уплотняющейся массе человеческих тел то и дело утыкаясь носом то в противно воняющую псиной чью-то мокрую полу́ шубы, то щекой скользя по холодящей поверхности чьей-то длинной болоньевой куртки, то созерцая смешно и нелепо расходящуюся на заду складку чьего-то пальто.
– Нет, так тебя совсем задавят! – Бабушка приподнялась на цыпочки и поискала глазами поверх голов. – Ага! Давай-ка вот сюда!
И с трудом вывинтившись из толпы, она поволокла меня к противоположному пустому прилавку, за которым на всех полках сиротливо высились с претензией на дизайн расставленные серые пачки соли. Взгромоздив меня на него, она строго-настрого приказала:
– Стой и не садись, иначе я не буду тебя видеть! – И снова исчезла в кипящем людском рое.
– Глянь-ка, – вновь хохотнул из очереди тот же хрипловатый мужской голосок. – Еще одна с ребенком. Мамашкам дома заняться нечем, вот они и шастают по магазинам, скупают все. А нам, честным трудовым гражданам, шиш достается!
– А дети что, не люди? – заорала краснощекая молодуха в платке. – Им жрать не надо?
– Что ж ты, прежде чем плодиться, головой не думала, чем кормить будешь? – завизжала меховая шляпка.
– Кто знал, что мы тут все внезапно перестраивать начнем? – не полезла за словом в карман молодуха. – Перестроили, мать их… Куска хлеба не добудешь!
– Дурное дело не хитрое! – снова хохотнул хрипловатый мужской голосок.
– А ты вообще молчи, – куда-то в направлении невидимого хозяина голоска заорала краснощекая. – Небось сам импотент, так многодетной и обзавидовался!
– Да ты… да тебя… да тебе… – Хрипловатый мужской голосок внезапно перешел на тот русский язык, который я тогда еще не понимала.
– По одной в руки, и точка, – снова пробубнила нутриевая ушанка.
Теперь, стоя на прилавке, я все хорошо видела. И как в «броуновском» движении клокочет возбужденный людской улей. И как, поскольку подошла ее очередь, прижав к себе малыша одной рукой, пробивается к продавцам перепуганная молодая мама. И как немысленное дитя, кинув надоевшую баранку, не ведая, что творит, пытается выхватить у нее из рук судорожно зажатые деньги и три заветные серые бумажки – разрешение на вожделенное масло. И как по ту сторону весов, уперев руки в завязки ослепительно-белого передника, в белой кружевной наколке на голове, недовольно поджав губы и периодически оглядываясь на вторую такую же необъятную «снегурочку», ждет чего-то соседка Нина Ивановна.
– Вы масло мне дадите или нет? – с отчаянием спрашивает молодая мама, с трудом перекидывая тяжелого малыша на другую руку. – Или так и будем все только ругаться?
– Так что решили? – лениво разлепила губы Нина Ивановна, зычно перекрыв вопли очереди. – По одной давать или все талоны отоваривать?
И, словно в костер подбросили дров, весь честно́й народ снова взорвался спорами и оскорблениями. Продавщицы переглянулись и, поправив на голове сползающие с тугих химических завитушек кружевные наколки, синхронно сложили руки под грудью.
– Я требую, чтобы мне отоварили талоны! – беспомощно, со слезами в голосе перекрикивая толпу, надсаживалась молодая мама. Малыш, раздосадованный тем, что ему не дают порвать бумажки, чихнул и начал медленно заводить слезу.
– Не давать!
– Всем по одной!
– Отоварить все талоны!
– На предъявленное лицо!
– Мы тут по четыре часа стоим!
– Издевательство!
– Документы у нее проверить!
Шум стоял невообразимый.
– Дальше орать будем или что-то решать? – еще раз гаркнула Нина Ивановна. Ей такие ситуации были, видно, не впервой, потому она откровенно-насмешливо, цинично скучала.
И тут в буквально на секунду образовавшейся от ее вопроса паузе хрипловатый мужской голосок из толпы издевательски произнес:
– А вот вы ребенку масло и выдайте! Посмотрим, оно ему надо или нет!
Толпа грохнула хохотом, но, на удивление, Нина Ивановна внезапно оживилась. Ошалевшее людское море в предвкушении шоу мощной волной бухнулось в прилавок.
– А и правда! – завопила меховая шляпка. – Его масло, так пусть и забирает!
– По одной давать! – упорно настаивала нутриевая ушанка.
– Правильно, правильно! На предъявленное лицо! По факту, – продолжал упорствовать кто-то.
Нина Ивановна меж тем не торопясь нагнулась, достала из ящика одну пачку и, выхватив из рук молодой мамы один талон, швырнула ее на прилавок.
– Это ваше законное, – процедила она.
Молодая мама неловко сгребла пачку в открытую сумку. Малыш с еще непросохшими слезами в глазах засмеялся и сам с собой стал играть в «ладушки», неловкими согнутыми пальчиками ударяя друг в друга.
– Мне что же, всех детей в очередь поставить? И чтоб каждый свое масло брал? – не унималась многодетная в платке. – Вам тут всем места не хватит, если я их приведу. Одна я очередь создам!
– Молчи, свиноматка! – снова хохотнул хрипловатый мужской голосок. – Не мешай пацану свое забрать!
Стоявшие прямо подо мной две женщины, до сих пор не принимавшие участия в этих баталиях, закачали головами.
– Совсем народ сбрендил! – сказала одна. – Что творят! Что творят!
– У нас еще ничего, – вздохнула другая. – У меня сестра в Киеве. Там вообще цирк. Талонов не ввели, а русские деньги отменили. Зарплату оберточными листами бумаги выдают – в такие у нас колбасу заворачивали, помните? А на них сантиметровыми квадратиками вся сумма и напечатана: один карбованец, три карбованца, пять карбованцев. Сверху штампов организации понаставят, да так, чтоб еще каждый квадратик под оттиск попадал, иначе не будет считаться. Так там продавщицы с ножницами не расстаются! Стоимость товара из этих листов и вырезают.
– А с копейками как же? – охнула другая. – Цена ж неровная.
– А вот так… Половина квадратика – пятьдесят копеек. А дальше – по фантазии.
– Как же можно в спешке точно отрезать?
