Ах, эти подъездные «агентства новостей»: «Международная панорама», программа «Время» и стенгазета района в одном флаконе! Чего только ты не узнаешь в этих вынужденных разговорах у почтового ящика, в лифте или у мусоропровода! В тот отчаянно холодный зимний вечер, когда, уже едва двигая ногами, я тащилась за Бабушкой со своим черепашьим домиком с килограммом на спине, у подъезда, укутанные серыми платками по самые брови и похлопывая себя по бокам, пританцовывали три соседки – обледеневшая лавочка была завалена их авоськами и сумками.
– А чем рабочим-то на кладбище заплатишь… – донеслась до нас часть уже, видимо, давно длящегося разговора. – Ну, спасибо Витьке, отдал мне ту водку, что по талонам получил…
– Ой, горе-горе… – запричитала вторая.
– Ага… И еще несколько кругов «Примы» дал. Ему кум из Краснодара привез. Он там на фабрике работает, так прямо с конвейера неразрезанные и вынес… кругами закрученные… Витька их ножницами кромсает и курит.
– Вот дожили… – продолжала канючить вторая. – Это еще повезло… А то я вчера иду мимо гастронома, а там стоят… пол-литровые, литровые и трехлитровые банки, окурками набитые… И Наташка там стоит… тоже «бычками» торгует… И кто только покупает? Как не брезгуют?
Бычками? Наташа торгует бычками? Теми самыми, которых коровы в деревне – я сама видела! – водят за собой по лугу и которые внезапно взбрыкивают некстати своими длинными нелепыми ногами и которых надо опасаться, потому что они могут за тобой погнаться и затоптать? Я видела один раз, как бычок соседа Дяди Мити гнал по улице стремительно удиравшего от него и отчаянно оравшего пятилетнего дачника Кольку. От услышанного я настолько впала в транс, что даже не услышала, как Бабушка (видимо, не в первый раз повторяя) с нажимом кричала мне:
– Маша, ну где ты там? Не отставай! Совсем немного осталось!
Конечно, волшебница Наташа, как Белоснежка, при помощи магических слов может укротить бычков – в этом я просто не сомневалась. Но зачем ей эти крутящие во все стороны хвостами и мотающие огромными головами, прядающие лопоухими ушами и жующие шершавыми губами животины, то и дело роняющие вонючие лепешки?
– А чего делать-то? – между тем тараторила третья. – Мой вон с восемнадцати годов курит – где мне ему сигарет-то напастись? По талонам-то ему на два вечера и хватает… смолит, черт лысый, как паровоз… И ку́ма у него такого краснодарского нет. Так он окурки-то не выбрасывает, потом потрошит и в самокрутки крутит… Сколько уж талдычила: бросай… Не… на балкон шасть – и смолит, и смолит…
Женщины помолчали.
– Зарыли-то хоть по-человечески? Зима ведь…
– По-человечески… Как «Приму» гробовщикам показала, так они и гроб опустили, не швырнули… И даже комья лопатами долбить стали…
Мы повернули к подъезду, и соседки дружно с нами поздоровались.
– Не холодно вам стоять-то? – спросила Бабушка.
Женщины переглянулись, засмеялись и загомонили все разом:
– Ничо… сейчас и вам не холодно будет. Вы чего достали-то?
– Да на пшено попала, – вздохнула Бабушка. – Час отстояла. Еле несу…
– А мы тоже талоны отоварили… теперь вот с духом собираемся. Лифт-то не работает… Вот и стоим…
Данное известие, наряду с сообщением о Наташе с бычками, настолько поразило меня, что я плюхнулась в сугроб, четко впечатав в него свой рюкзачок с килограммом, и тихо-тихо начала плакать. Бабушка тоже молчала, видимо, оценивая свои возможности – пешком на девятый и без тяжестей задача не самая легкая… Словом, у подъезда сперва стояла напряженная тишина.
– А что сломалось-то? – решилась спросить Бабушка.
– В нем Анька застряла, – недобро хихикнула третья. – До своего восьмого не доехала, так в воздухе и висит.
– И давно висит? – Бабушка озабоченно сдвинула теплую шапку со вспотевшего лба.
– Третий час лифтера ждем, – сообщила первая. – Я уж успела на свой шестой два раза сходить.
Бабушка задрала голову, оценивающе посмотрела на наши окна и тяжело вздохнула:
– Может, еще раз в диспетчерскую позвонить?
– Да туда уже кто только не звонил – одна Анька в лифте уже сорок раз тревожную кнопку жала и в микрофон орала, – зачастила третья.
Помолчали. Мороз постепенно набирал, сугробное кресло стало холодить спину даже сквозь теплые штаны и шубу.
– Маша, встань со снега! – Бабушка явно была раздражена. – Немедленно поднимись!
Но мне было все равно. Роняя слезы, я была готова замерзнуть тут, только бы в сапогах и шубе не ползти по ступенькам вверх, изнывая от пота и кусающей лоб шапки.
– Анька все Гальку костерила почем зря, помните? – вдруг снова перескочила с темы на тему вторая соседка. – А поди ж ты… Наташку-то Галька к себе взяла.
– За деньги? Или так? – озабоченно спросила первая.
– Не знаю, не знаю, – деловито отозвалась вторая. – Даром что в квартире у Гальки своих, как семян в огурце, а взяла. На стройку к себе в какую-то диспетчерскую пристроила, чтоб девка где-то в декрет ушла. Так нет, нашлась зараза какая-то, месяц шпионила за Наташкой, все пыталась разглядеть, есть брюхо или нет. Разглядела, настучала начальству, что, дескать, работник уже в положении на работу поступил… Обманом, значит. Ну и выгнали Наташку… Вот и стоит, торгует.
– Ну да, – сердобольно вздохнула третья. – Куда ей теперь? На что жить?
Бабушка, отчего-то заметно разнервничавшись и отчаянно подмерзая, начала пританцовывать кругами, стараясь и соблюсти приличия, и в то же время не поддерживать неприятный разговор.
– Маша! Я тебе сказала, встань со снега!
Я нехотя поднялась и, ни на кого не обращая внимания, тупо побрела к подъезду. Наташа, ведущая по городу бычков, не выходила у меня из головы, килограмм за плечами досадливо давил плечи, мороз пощипывал нос и забирался в сапоги.
– Да, пожалуй, ты права, – подхватила мою идею Бабушка. – Стоять совсем холодно, пойдем греться! До свидания!
– Охота пуще неволи, – не слишком добро вслед нам отозвалась первая. – Руки-то не казенные! На девятый-то пешком с поклажей да с дитем… Постояли бы еще… Может, сделают все же…
– Ничего-ничего, – обгоняя меня, протараторила Бабушка. – Мы с передышками.
– Гос-по-ди-и‐и… – нараспев вдруг протянула третья. – Да какого ж он у ней цвету-то будет…
– Маша, быстрей! – Бабушка держала ногой дверь подъезда.
– А Бог его знает, – вздохнула горестно вторая. – Уж какого будет, такого и будет. Дите – оно любого цвету дите.
– Маша! – Бабушка буквально втолкнула меня в подъезд, и за нами пушечным выстрелом бухнула толстенная перекошенная деревянная дверь.
Первый раз мы задохнулись на третьем. Бабушка поставила сумки, расстегнула пальто, сняла и положила в сумку свою шапку. Мне тоже было разрешено расстегнуть шубу и снять шапку.
