Было слышно на весь подъезд, как тетя Аня, Наташина мама, отчаянно ругается с диспетчером: лифт все еще стоял.
На четвертом, хватая ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, Бабушка сказала:
– Стоп. Думаю, нам надо снять пальто совсем. Хотя это лишний груз, но так невозможно…
Теперь мы сперва относили свои пальто и шубу, а затем перетаскивали сумки. Из лифта по-прежнему доносились скандальные вопли – Наташина мама жаловалась, что ей становится плохо с сердцем.
На седьмом Бабушка села на ступеньку и четко сказала:
– Все. Я так больше жить не могу.
Она потом много раз так говорила. И все равно жила. Потому что получалось жить не так, как хотелось, а… как получалось. Я молча плакала и переставляла свои тяжеленные синие сапоги на следующую ступеньку: килограмм за спиной казался слоном, которого запихнули мне в рюкзак.
В квартире Бабушка долго почему-то не зажигала верхний свет, а сидела на кухне при маленькой переносной лампе и смотрела за кружением начавшегося за окнами тихого январского снегопада. Долго-долго смотрела, а потом, словно про себя, произнесла:
– A little body often harbours a great soul
[17]. – И, посидев еще с минуту, стала собирать на стол ужин: – Маша! Руки мой, ужинать и спать. Завтра рано в сад!
А назавтра нас всей нашей детсадовской группой повезли в кукольный театр.
После завтрака построили на улице по парам, велели крепко держаться за руки. Меня поставили с Денисом – по принципу, что я «буйная», а он «спокойный». Оно и вправду – скучнее его, вечно с оттопыренной нижней губой «зависающего» на какой-нибудь одной мысли, которую он мог проворачивать в своей голове-луковке весь день, придумать было трудно. С таким не пошалишь, а между тем дальняя поездка обещала многие приключения. И тут бы понимающего человека в пару… но нет. Мне оставалось только, таща навязанного мне напарника, как на буксире, развлекаться тем, что я видела по сторонам.
Одна воспитательница встала в начале колонны, другая – в конце. Несколько согласившихся сопровождать нас родителей рассредоточились вдоль всего волнующегося, дерущегося, распадающегося и снова собирающегося детского строя, и мы все двинулись на автобус, остановка которого была почти напротив гастронома.
Там кипела бурнейшая жизнь! Множество людей, с самыми разнообразными предметами в руках, ходило, толкалось, огрызалось друг на друга, что-то шептало или выкрикивало, отводило кого-то в сторону и снова возвращалось в толпу, чтобы начать ходить, толкаться, огрызаться и шептаться. В руках и над головами мелькали круги колбасы и экзотические фрукты, клей и наборы гаечных ключей, игрушки и женское нижнее белье, новые и старые шали, шапки, юбки, брюки, свитера и даже дубленки. Вся эта суета была заключена в прямоугольник, образованный картонными коробками или просто расстеленными на грязном тротуаре газетами, на которых высились горки мандаринов и яблок, стояли банки с соленьями и ведра с капустой, пирамиды из мыльных брусков или бутылок причудливой формы со всяческими шампунями и моющими средствами. От однообразного кружения этого муравейника я скоро устала, мне стало скучно, Денис опять отвесил свою нижнюю губу и глубоко задумался, намертво вцепившись в мою варежку так, что, когда я заметила нечто интересное, мне пришлось буквально подтягивать за собой этот безвольный «чемодан без ручки».
Мое внимание привлек молодой человек, который шел в направлении остановки, не отрывая глаз от земли. Можно было бы предположить, что он просто, как и Денис, имеет привычку впадать в сомнамбулическое состояние при обдумывании каких-то важных проблем. Но – нет: тщательно это скрывая от окружающих, молодой человек что-то искал. Опущенные к тротуару глаза его обшаривали каждый сантиметр пространства вокруг его шага, а направление движения было строго ориентировано на… урну при остановке.
Он и вправду подошел к урне, словно бы невзначай, в ожидании автобуса, остановившись возле нее. Но беспокойные его глаза не обратились туда, куда с надеждой взирали активно подмерзающие воспитатели и сопровождающие родители – в сторону, откуда должен прийти автобус. Он по-прежнему что-то искал.
Я внимательно осмотрела место, на котором он стоял. Урна, бумажки от конфет, мороженого, обрывки газеты, бутылки, использованные транспортные билетики… собственно, ничего интересного. И только я успела это подумать, как парень внезапно сунул руку в карман, достал монетку и стал крутить ее в руках, а потом невзначай уронил. Мне пришлось сильно дернуть своего Дениса, чтобы, чуть высунувшись из общей колонны, успеть увидеть, что же такое поднял парень вместе с монеткой.
Это была валявшаяся на асфальте наполовину не докуренная сигарета, которую он воровски зажал в ладони и вместе с монеткой сунул в карман.
Дальше было еще интереснее. С независимым и каким-то отсутствующим видом пройдясь вдоль остановки раза два или три, он вынул из кармана какую-то трубочку, в нее вставил этот окурок, чиркнул зажигалкой, поднес трубочку к губам, и блаженная улыбка разлилась по его лицу. Он еще раз глубоко, с наслаждением затянулся и наконец повернул-таки голову туда, откуда все никак не приходил автобус.
Как раз в этот момент в толпе, кипящей у гастронома, образовался внезапный «провал», и в нем я с удивлением увидела… знакомое желтое шелковое платье, над которым каким-то лихорадочным огнем двумя яркими фонарями на бледном лице горели знакомые Наташины глаза.
Серый спортивный костюм, мешковатая невзрачная куртка с капюшоном, грубые ботинки, возле которых стояли три стеклянные банки: такая, в какой Бабушка приносила из магазина кабачковую икру, побольше – как та, в которую переливалось у нас дома сваренное варенье, и большая, в которой обычно солились огурцы. Каждая из них была доверху набита тем, что так целеустремленно выискивал на земле тот парень, который сейчас, стоя за остановкой, жадно через трубочку втягивал в себя последние затяжки, спалив окурок чуть не до самого фильтра. Принцессино платье парило над банками легкой желтой дымкой – Наташа держала его в руках! – и время от времени проходившие мимо женщины трогали его, нещадно сминая и потирая пальцами тончайший, трепещущий по легкому сквознячку шелк.
Внезапно Наташа повернула голову, и мы встретились с ней глазами. Ее взгляд на секунду потеплел, и мне очень захотелось подойти к ней, но проклятый Денис, видимо, в очередной раз раскапывавший в своей голове очередную умную мысль, висел на мне «мертвым грузом», и сдвинуть его с места просто не представлялось возможным. Я стала вырывать свою руку из его цепких пальцев, но тут кто-то из родителей заметил, что я излишне высунулась из строя, и в приказном тоне скомандовал:
– Маша! Маша, вернись, пожалуйста, на место и не дергай Дениса! Стойте спокойно, сейчас автобус подойдет.
Когда я обернулась обратно, ни Наташи, ни ее желтого платья, ни банок на месте уже не было. Провал в людском водовороте стихийной толкучки успел показать мне ее пустующее место, на котором уже по-хозяйски располагалась корпусная дама, усаживающаяся на деревянный магазинный ящик и устанавливающая другой в виде прилавка перед собой, – и сомкнулся.
