На четвертый день Бабушка вихрем ворвалась в дом Клары Ивановны. Отпихивая радостно запрыгавшего Бима, она сгрузила в кухне пакет с продуктами и скомандовала:
– Маша! Бегом домой, мы уезжаем в Москву!
Потом была томительная душная электричка, изнывающий под сиденьем от жары и жажды Бим, паркое, как баня, метро, автобус… Первое же, что я увидела, войдя в непривычно-летнюю квартиру, был тот самый Большой Портрет.
Он торжественно возвышался на Бабушкином письменном столе. Седой дедушка с бровями «домиком» пристально смотрел с него сквозь узкие щелочки глаз, недобро поблескивающих из-под тяжелых набрякших век. Волосы пышной белой волной вздымались над огромным крутым лбом. Мощная голова была слегка откинута назад, отчего казалось, что на все он взирает свысока, как бы издали. Мясистый, крючковатый нос тяжелой каплей стекал между глубоких вертикальных складок пухлых, одутловатых щек, а полные, малоподвижные губы были растянуты в почти брезгливой, неласковой полуулыбке. Дедушка был такой большой, что просто выпирал из рамки огромной, колесом выгнутой грудью и мощной короткой шеей, по которой подбородок громоздкой складкой оплывал на ворот рубашки.
– Бабуль! – испугалась я. – А это кто?
– Это наш Президент! – с гордостью ответила Бабушка.
– Кто такой Президент?
– Это самый главный в нашей стране человек.
– А что он делает?
– Он о нас думает. Он нами руководит. Он охраняет в стране порядок.
Это окончательно поставило меня в тупик, потому что дедушка на Портрете не был в милицейской форме.
– А милиционер тогда что делает?
– Милиционер бандитов ловит!
– А зачем тогда Президент?
– Видишь ли. – Бабушка было затруднилась с ответом, но потом быстро нашлась: – А зачем вам воспитательница в детском саду?
Тут я всерьез озадачилась.
– А правда, бабушка, зачем?
– Чтобы дети не дрались между собой, а справедливо делили игрушки… чтобы делом были заняты: учились лепить и рисовать… чтобы ходили гулять и вовремя ложились спать в тихий час. Кто всем этим будет командовать?
– Родители…
– Родителям некогда. Мы должны ходить на работу, чтобы зарабатывать денежки. А у воспитательницы специально такая должность: быть для всех вас вашей общей второй мамой.
– Тогда, – я показала на Портрет, – у него такая должность: быть нашим вторым общим дедушкой?
– Именно так! – обрадовалась Бабушка. – Он наш всеобщий дедушка! – И она с гордостью посмотрела на Большой Портрет. – Знаешь, какой он? Совсем не такой, какие были раньше! Он, как мы, ездит на работу на троллейбусе, в поликлинике сидит, как мы, в очереди! И даже, когда болеет, а в аптеке нет нужных лекарств, он, как и мы с тобой, лечится малиной и липой! И запрещает своим домашним «по знакомству» доставать ему дорогие лекарства! Поэтому он наш всеобщий – мы сами его себе такого выбрали!
«Странно, – подумала я. – Но воспитательницу-то мы себе не выбирали. А то я бы на эту точно не согласилась».
Бабушка же, с умилением глядя на Большой Портрет, любовно провела по нему мягкой тряпочкой и, кряхтя, взобравшись на табуретку, торжественно водрузила его на шкаф.
– Пусть там стоит, – сказала она. – А то еще опрокинешь!
Несмотря на горячие уверения в его безграничной доброте, Большого Портрета я все же побаивалась – мне почему-то казалось, что он везде подглядывает за мной и знает про меня абсолютно все. Проходя мимо шкафа – на всякий случай по большой дуге, подальше! – я опасливо задирала голову вверх и каждый раз задавалась одним и тем же вопросом: почему моя маленькая хрупкая Бабушка этого самого большого «всеобщего дедушку» все время бегала куда-то от кого-то защищать? Должно же было быть наоборот? Но, видимо, тех, кто нападал на него, тоже было совсем немало, потому что, с Портретом наперевес, Бабушка воевала за него уже второй год, бросая все неотложные дела и даже меня, мчась куда-то сломя голову, кипя непонятным мне праведным гневом и возвращаясь домой не скоро, усталая, но довольная.
* * *
…Так вот, когда в то злосчастное октябрьское субботнее утро в дверь позвонили и Бабушка, на ходу не попадая в рукав кофты, открыла, я поняла: выходные точно обещают быть скучными – в квартиру, запыхавшись, ввалилась Зинаида Степановна.
– Вы уж тут посидите с ней. Мне очень надо!
– Бегите, бегите, Людочка. Я уж все видела. Новости нынче, как кино американское – то грабят, то убивают, то – танки. Вы уж там поосторожнее, под пушки-то не лезьте, ради бога!
Схватив сумку и обняв Портрет, Бабушка вылетела из квартиры, а Зинаида Степановна поковыляла на кухню:
– Сейчас, Машенька, мы будем завтракать.
И потянулся занудный пустой день. Зинаида Степановна честно «выпасала» меня во дворе, где я наперечет знала все качели, карусели и горки, кормила обедом, читала мне книжку, потом мы ужинали – но суббота все равно тянулась бесконечно и тоскливо. Бабушка не возвращалась, а между тем уже потемнело, приближалось время смотреть «Спокойной ночи, малыши!» и укладываться спать.
Зинаида Степановна включила телевизор, я, уже переодевшись в пижаму, забралась с ногами в кресло, приготовившись компенсировать себе все разочарования этих выходных очередной серией «Веселой карусели».
Но тут случилось второе событие, окончательно испакостившее эту субботу. Экран телевизора неожиданно в это вечернее время показывал прокошенный мутный чертеж с цифрами. Впрочем, вскоре он дернулся, как-то странно поплыл, и вместо ожидаемых Хрюши и Степаши не менее мутный, сальный, со смешно прилизанным на круглом лбу жидким чубом шарообразный дядя тихим, занудным голосом что-то забубнил. Спустя время его сменил другой: угловатый, в притемненных очках, с острой треугольной бородкой и цепким недобрым взглядом поверх оправы. Он тоже что-то читал по бумажке, а Зинаида Степановна, совсем, как Клара Ивановна два года назад, всхлипывала, охала и всплескивала руками.
– Господи, да где ж твоя бабушка? – причитала она. – Когда ж она наконец придет? Да и придет ли… Машенька, мультиков, видимо, не будет. Иди в постельку.
Крепко обняв Мишку и Слоника, я угрюмо побрела к своей кровати, легла и зарылась в одеяло.
Очень поздно ночью я слышала, как хлопнула входная дверь, Бабушка и Зинаида Степановна громким шепотом что-то обсуждали, потом щелкнул дверной замок, и я окончательно провалилась в сон.
Утро воскресенья было еще более пакостным: Бабушки дома опять не было, так что даже показалось, что ночью ее громкий шепот и возня в коридоре мне просто приснились. Заплаканная Зинаида Степановна топала по кухне. Гулять мы почему-то не пошли, телевизор вообще не работал, я угрюмо слонялась по комнатам, не зная, чем себя занять.
Вечером, вместе с Желтой Лодочкой без всякого удовольствия поплавав в земляничной пенке, я снова залезла в кресло в надежде увидеть Хрюшу и Степашу. Но на зажегшемся экране внезапно появился оживший Большой Портрет. Он сидел за столом и хриплым, глухим, слегка гнусавым голосом что-то долго читал по бумажке. И опять Зинаида Степановна на каждое его слово однообразно всплескивала руками и монотонно охала. В конечном итоге мне все это так наскучило, что, сама догадавшись – «Спокойной ночи, малыши!» ждать бесполезно, я отправилась в свою комнату.
