И вдруг в раскрытую форточку до меня донесся резкий скрип тормозов. Я вскочила и бросилась к окну. Но на полдороге остановилась.
– Нет, – сказала я себе и села обратно на кровать, – нет! Не буду! У меня больше нет сил их всех рассматривать…
И тут следующая мысль буквально обожгла меня!
«Как же так! Ведь Бабушка строго-настрого велела ее ждать! Чтобы ей потом не пришлось за меня краснеть. Значит, от того, жду я ее или нет, зависит что-то важное… А я… я перестала… И может случиться что-то нехорошее!»
Что такое «нехорошее» может случиться, я еще не знала – лет-то мне было тогда что-то около пяти. Но ощущение того, что потом, когда я подросла, взрослые называли жестким словом «предательство», впервые обожгло зашевелившуюся во мне мою маленькую душу.
Я пулей взлетела на подоконник.
– Куда? Куда? – как потревоженная наседка, залопотала Света. – Куда ты, дурочка! Только что же слезла… Господи, да что мне с тобой делать-то!
Я уже прижимала пылающий лоб к холодному стеклу. Из-за ползущих по нему капель мне почти совсем ничего не было видно – так, какие-то неясные, размытые тени под цветными пятнами. Люди уже вышли из автобуса. Двери закрылись. Водитель, помигивая светом желтых «габаритов», размазанным по моему стеклу стекающими каплями, еще не отъехал от остановки, пережидая светофор.
Слезы потекли сами собой, еще больше помутив и без того нечеткую картинку. Они заполняли глаза, из носа текло ручьем, и вскоре мне нечем уже было вытираться, потому что рукава мятой пижамки и уши моего Слоника стали совсем мокрыми.
«Как я могла, как я могла, – билась в голове одна и та же мысль. – Я же перестала ее ждать… я же перестала…»
И я зарыдала взахлеб. Вокруг меня носился противный запах валерьянки, что-то падало, Бим лаял, Света заполошным голосом кричала:
– Прекрати… прекрати плакать, или я вызову тебе «неотложку»!
И видимо, она ее вызвала. Потому что в дверь внезапно позвонили.
Бим сел и насторожил уши. Света решительно двинулась в прихожую.
Мне было уже все равно.
За закрытой дверью моей комнаты послышался сперва голос Моего Дяди Володи, который спрашивал что-то у Светы, потом еще несколько женских голосов. Я замолчала, вытерла слезы и приготовилась вытерпеть все, даже уколы. Я их заслуживала, ведь я перестала ждать Бабушку.
– …Ты понимаешь? Я не знаю, что с ней делать! Я уже просто не знаю, что с ней делать! – наконец донесся из прихожей ее взвинченный, на повышенных тонах голос.
И тут с отчаянным лаем в прихожую сорвался Бим. Отталкивая его, ураганом в комнату ворвалась Бабушка:
– Маша!
Мне стало страшно.
– Машуля, мы приехали! – Бабушка шла мне навстречу, отмахиваясь от прыгающего Бима и приглашая меня забраться к ней на руки. – Ну же! Ты не рада?
Я каменно молчала. Я не имела права подходить к Бабушке. Ведь я перестала ее ждать…
– Господи, да что с тобой? Чего ты плачешь? – Бабушка села на кровать и притянула меня к себе.
В комнату – так знакомо! – бочком протиснулась Зинаида Степановна и, слабо и виновато улыбаясь, подперла притолоку двери.
Но я отодвинулась от Бабушки.
– Ты не обнимай меня, – сказала я, изо всех сил жмурясь, чтобы не бежали противные слезы. – Я себя плохо вела. Я ждала тебя, ждала, а потом перестала.
Больше я ничего не помню… Наверное, все это как-то закончилось. Помню только, что что-то говорила Бабушка, почему-то кричала на нее Света… Помню, как меня мыли и переодевали в свежую пижаму…
Очнулась я поздним вечером. В кухне привычно гремели кастрюли, сладко тянуло оладушками, и Бабушкин голос сердито выговаривал Биму за попытки стянуть чего-то со стола. Не было ни Светы, ни ее пишущей машинки, ни раскладушки. И совершенно сухой Слоник сопел рядом со мной на подушке, расстелив по ней свои мягкие большие уши…
– Маша! Ты проснулась? – услышав, что я завозилась, крикнула из кухни Бабушка. – Ну-ка, мыть руки и ужинать! Тебе на оладушки варенье или сметану?
Я опасливо вышла из своей комнаты, щурясь после темноты от яркого света. За столом, перетирая чашки, сидела улыбающаяся Зинаида Степановна, так, как будто вообще никогда никуда не уезжала. Бабушка, обжигаясь и чертыхаясь, перебрасывала со сковородки на блюдо ровные, шипящие маслом, аппетитные кругляши.
– Машенька, – растроганно сказала Зинаида Степановна. – Иди ко мне, я тебя обниму. Или ты и со мной здороваться не захочешь?
И ее кругленькие глазки наполнились слезами.
Я обняла ее знакомое грушевидное теплое тело, спрятала свою мордаху в складках ее просторной кофты. Зинаида Степановна гладила меня по голове, потом посадила на руки, обняла и положила на свою тарелку большой желтый оладушек. И вдруг я заметила, что на левой руке больше не было широкого старинного обручального кольца.
– Так что, сметанки или варенье?
– Варенье, – сказала я тихо.
Зинаида Степановна зачерпнула из вазочки полную чайную ложку красноватой тягучей прозрачной ароматной жидкости, увенчанной одной ровной, правильной формы ягодкой, и аккуратно полила золотистый кружок.
– Кушай, детка, кушай!
Все было как всегда. И в то же время как-то совсем по-новому. Я была какой-то новой. Потому что в груди, как потом оказалось, с этого момента – и на всю жизнь, засело жгучее чувство: я перестала ждать Бабушку – и в этот раз все обошлось хорошо… А ну как в другой раз не обойдется?
– Что же они не звонят? – вдруг тревожно спросила Бабушка, на полпути бросив мыть посуду. – Как вы думаете, Зинаида Степановна?
– Ну, значит, еще не все. По первости оно всегда трудно бывает…
– Надо было мне ехать с ней. Надо было мне ехать с ней, – нервно запричитала Бабушка. – Поехать, что ли?
Она судорожно вытерла руки о полотенце и взялась было за концы фартука.
И тут раздался звонок в дверь.
Стремглав Бабушка рванулась в коридор.
Через минуту в кухню шагнул Мой Дядя Володя.
– Все! – выдохнул он и тяжело сел.
– Что – все? – обомлела Бабушка и, судорожно сглотнув, посмотрела на Зинаиду Степановну, со щек которой тоже отхлынул привычный румянец.
– Мальчик! Сын!
Бабушка охнула и бросилась обнимать Моего Дядю Володю, а Зинаида Степановна, прижимая меня к себе, счастливо бормотала:
– Ну и все! Ну и ладно! Ну и хорошо!
Я совсем не понимала, что здесь происходит, и с недоумением взирала на совершенно ополоумевших взрослых.
– Как назовете-то? – тихо пропела Зинаида Степановна, накладывая Моему Дяде Володе горку оладушков и поливая их сметаной.
– Саша! – тихо выдохнул Мой Дядя Володя и опять замолчал.
