Я испытывала слишком большой интерес к этому двору. Он казался мне столь странным театром, что я к нему внимательно приглядывалась и много расспрашивала, чтобы во всем разобраться. Часто думали, что это делается для того, чтобы организовать интригу; во дворце никогда не верят никакому бескорыстному поступку, на все тона повторяется: «Кому выгодно?» Подвижность моего ума также ставила меня в затруднительное положение, тем более что я была еще очень молода и очень искренна, так как была очень счастлива. Но в моем характере еще не было ничего вполне установившегося, и мои достоинства иногда вредили мне так же, как и недостатки.
Среди всего этого я встретила людей, которые любили меня и по отношению к которым я сохраню самое нежное воспоминание, при каком бы режиме мне ни пришлось жить. Несколько позднее я стала очень страдать от моих разрушительных надежд, обманутых привязанностей и ошибочных заключений. К тому же здоровье мое угасало; я была утомлена тревожной жизнью, разочарована в людях; многое мне стало противно, многое я поняла. Я отдалилась и была счастлива тем, что могла найти в своем доме чувства и радости, которые не обманывали меня. Я любила своего мужа, свою мать, своих детей, своих друзей; несмотря на многочисленные и мелочные обязанности, связанные с занимаемым мною местом, я сохранила известную свободу. Наконец, было слишком заметно, как я любила и когда перестала любить, а это была самая большая неловкость, какую можно было сделать по отношению к Бонапарту. Чего он боялся больше всего на свете, так это способности его судить.
Госпожа де Канизи, о которой я уже упоминала, внучатая племянница архиепископа Бриенна, была безусловно прекрасна, когда появилась при дворе. Высокая, прекрасно сложенная, с черными глазами и волосами, красивыми зубами, орлиным и правильным носом, несколько смуглым, но живым цветом лица, она обладала какой-то царственной красотой, даже несколько надменной.
Госпожа Маре также была очень красива, у нее были правильные черты лица. Кажется, со своим мужем она жила очень дружно, Маре внушил ей часть своего честолюбия; мне редко приходилось видеть более наивное и беспокойное тщеславие. Она завидовала исключительному положению всякого человека и только положение принцесс ставила выше своего. Рожденная в очень скромных условиях (Мари-Мадлен Леже была дочерью сборщика налогов. – Прим. ред.), она мечтала о самых высоких отличиях. Когда император сделал всех придворных дам графинями, госпожа Маре была как будто оскорблена этим равенством. Она заупрямилась, отказалась носить этот титул и оставалась просто госпожой Маре до тех пор, пока ее муж не получил титул герцога Бассано.
Госпожа Маре и госпожа Савари были самыми элегантными женщинами нашего двора. Расходы на их туалеты, как говорили, превосходили сумму в пятьдесят тысяч франков в год. Тем не менее госпожа Маре считала, что императрица недостаточно отличает ее перед другими, и часто входила в союз с Бонапартами против нее. Ее боялись, и ей не доверяли не без оснований: она передавала очень многое, благодаря ее мужу это доходило до императора и многим вредило. Так как я была далека от всего этого, госпожа Маре относилась ко мне очень холодно и воздвигала на моем пути много мелких препятствий. Всякий желавший кому-нибудь повредить перед Бонапартом мог быть уверен в успехе: император всегда готов был поверить всему дурному. Госпожу Маре он не любил и слишком строго судил ее, однако верил всему, что исходило от нее. Мне кажется, она была одной из тех, кто больше всего пострадал от падения громадного здания Империи, падения, сбросившего всех нас на землю.
Тщеславие, связанное с положением в обществе, в конце концов было свойственно не одной госпоже Маре. Мы видели, что жена маршала Нея также очень тщеславна. Она была племянницей госпожи Кампан, первой камеристки королевы, и дочерью госпожи Огье, также камеристки, довольно плохо воспитанной, но доброй и кроткой женщиной. Отличия, которыми ее постепенно награждали, вскружили ей голову, и она по временам доставляла нам зрелище развития массы претензий, но это никого не шокировало в ней, потому что она опиралась на громкую военную репутацию своего мужа. В гордости этого последнего было что-то грубое, и это объясняло гордость жены.
Госпожа Ней, впоследствии герцогиня Эльхингенская, принцесса Московская, была, в сущности, очень доброй особой, неспособной говорить или делать что-либо дурное. Она серьезно огорчилась из-за некоторых произошедших во время Реставрации перемен в своем положении, презрения придворных дам короля. Она передавала свои жалобы мужу и, быть может, вызвала в нем раздражение против нового положения вещей, которое не лишало его места, но подвергало их ежедневным мелким унижениям, совершенно не зависящим от воли короля. После смерти мужа госпожа Ней уехала в Италию с сыновьями и менее значительным, чем все думали, состоянием.
У госпожи Ней в характере была привычка к необыкновенной роскоши: однажды она отправилась на воды с целым домом – взяла с собой постель, мебель, дорожное серебро по специальному заказу, целый ряд фургонов, массу курьеров. Говорила при этом, что жена французского маршала не может иначе путешествовать. Ее дом был одним из наиболее пышных; его меблировка и украшения стоили 1 100 000 франков. Аглая Луиза Ней была худощавой и высокой. У нее были несколько крупные черты лица, прекрасные глаза, доброе, приятное лицо и очень красивый голос.
Среди наших красавиц надо отметить также жену маршала Ланна, герцогиню де Монтебелло. В ее лице всегда оставалось что-то девичье, черты лица были нежны и правильны, а цвет лица поражал очаровательной белизной. Разумная, хорошая жена и превосходная мать, она всегда была в обществе суха, холодна и довольно молчалива.
Количество придворных дам мало-помалу сделалось очень значительным, и, в общем, немного можно сказать о женщинах, игравших такую незначительную роль. Я уже рассказывала о Монморанси, де Мортемар и де Шеврез. Мне остается только упомянуть о де Талуэ, Лористон, Кольбер, Мареско и прочих – добрых, кротких, простых, с совершенно обыкновенной наружностью и уже немолодых. То же самое можно сказать и о массе итальянок и бельгиек, которые проводили в Париже два месяца своей службы и почти все время были молчаливы и смущены. В общем, довольно много внимания при выборе придворных дам обращали на красоту и молодость. Дамы всегда были одеты необыкновенно изысканно. Некоторые из них жили при дворе молчаливо и равнодушно, другие пользовались поклонением с большей или меньшей легкостью и удовольствием. Все происходило без шума, потому что Бонапарт любил только тот шум, который производил он сам. Его не трогало ни проявление дружбы, ни выражение резкой ненависти. В жизни столь полной, столь урегулированной, столь дисциплинированной не было особенных шансов ни для того, ни для другого.
Среди лиц, из которых император составил штаты для своей семьи, также встречались выдающиеся женщины, но они имели при дворе еще меньше значения, чем мы. Во дворце его матери, кажется, жили очень скучно, у госпожи Жозеф Бонапарт – тихо и просто. Госпожа Луи Бонапарт окружала себя пансионскими подругами и сохраняла с ними, насколько могла, близкие отношения. У госпожи Мюрат все было церемонно, даже несколько жеманно, но подчинено определенному порядку. Общественное мнение слегка осуждало то, что происходящее у принцессы Боргезе, ее фривольное поведение бросали тень на молодых, красивых женщин, составляющих ее двор.
