Быть может, нелишне остановиться также на выдающихся лицах в области литературы и искусства и на тех произведениях, которые появлялись в эту эпоху. Мне хотелось бы подробнее остановиться на тех четырех персонах, которые больше всего обращали на себя внимание в литературе
[114].
Жак Делиль, которого мы знаем под именем аббата Делиля, провел лучшие годы своей жизни в эпоху, предшествовавшую нашей революции. В нем большой талант сочетался с доброжелательным умом и очаровательным характером. Он получил титул аббата, поскольку некогда этого было достаточно, чтобы создать себе известное положение, и отказался от этого титула во время революции, чтобы жениться на особе довольно хорошего происхождения, но посредственной и не особенно приятной, заботы о которой стали для него повинностью. Аббат Делиль был всегда принят в самом лучшем парижском обществе, к нему очень хорошо относилась королева Мария-Антуанетта, его осыпал милостями граф д’Артуа, и он знал только радости, доставляемые положением литератора. Делиль обладал необыкновенной грацией и наивностью ума. Ничто не может сравниться с его чудесной дикцией: когда он декламировал стихи, спорили из-за удовольствия его послушать.
Кровавые сцены революции ужаснули эту юную и нежную душу. Он эмигрировал и встречал повсюду в Европе такой прием, который мог утешить его в изгнании. Однако когда Бонапарт восстановил во Франции порядок, Делиль пожелал возвратиться и вернулся со своей женой в Париж уже пожилым и почти слепым, но безукоризненно любезным; он привез с собой прекрасные произведения, которые желал напечатать на своей родине. К нему отнеслись с прежним вниманием, литераторы теснились вокруг него, и Бонапарт сделал ему несколько авансов. Делилю вернули кафедру, на которой он с большим талантом читал лекции об основных принципах французской литературы; ему даже предложили пенсию, как бы в вознаграждение за некоторые стихотворения, но Делиль, желая сохранить свободу мнений, которые связывали его с династией Бурбонов, удалился от двора, избегал любезностей и предложений, отдаваясь исключительно труду. Он отвечал на все следующими стихами из поэмы «Сельский житель»: «Позвольте мне без славы, без денег, без цепей мечтать под звуки лиры и стихов».
Если Бонапарт и ощущал некоторое неудовольствие из-за этого противодействия, то он этого не показывал: уважение и всеобщая любовь были той эгидой, которая всегда охраняла милого поэта. Он жил спокойно, но умер слишком рано (и в бедности. – Прим. ред.), так что ему не пришлось насладиться возвращением принцев, которых он не переставал любить.
В то время, когда Бонапарт был еще только консулом и ему доставляло удовольствие добиваться своего до последних мелочей, у него явилась фантазия повидаться с Делилем; быть может, он надеялся очаровать или по крайней мере ослепить его. Госпоже Баччиокки было поручено пригласить поэта провести у нее вечер. Пригласили несколько человек, среди которых была и я. Явился и Первый консул. В его появлении было что-то напоминающее ослепительное появление Зевса Громовержца, – он был окружен большим количеством адъютантов, которые выстроились стеной и были немало удивлены тем, что их генерал так старается произвести впечатление на этого худощавого старика в черной одежде, которого они, кажется, даже несколько испугали.
Бонапарт для вида присел за игорный стол и подозвал меня. В этом салоне я оказалась единственной женщиной, имя которой было знакомо Делшпо, и я поняла, что Бонапарт выбрал меня связующим звеном между поэтом и консулом. Я старалась их несколько сблизить; Бонапарт согласился на то, чтобы разговор касался литературы, и сначала наш поэт растрогался предупредительностью такого лица. Оба оживились, но каждый по-своему, и вскоре я заметила, что ни тот ни другой не смогли произвести впечатления, на которое оба надеялись. Бонапарт любил поговорить, Делиль был немного болтлив и слыл хорошим рассказчиком; они непрестанно прерывали друг друга, их речи сталкивались, а не отвечали одна другой. Оба привыкли к похвалам и живо почувствовали, что ни один из них не одержит верха над другим. Вскоре они разошлись, утомленные и, может быть, недовольные друг другом. После этого вечера Делиль говорил, что «беседы консула отзываются порохом», а Бонапарт находил, что «старый поэт болтал всякий вздор».
Я не знаю никаких подробностей о юности Шатобриана. Он эмигрировал со всей семьей и в Англии познакомился с Фонтаном, который видел его первые рукописи и поддержал в нем желание писать. По возвращении во Францию Шатобриан возобновил с ним отношения и, думаю, был представлен Первому консулу именно Фонтаном. Трактат «Гений христианства» был напечатан уже после возвращения из эмиграции и посвящен реставратору религии.
Шатобриан был небогат; его вкусы, несколько беспорядочный характер, довольно большое, хотя и неопределенное честолюбие и чрезмерное тщеславие внушали ему желание получить какое-нибудь назначение. Я не знаю, в качестве кого вошел он в состав посольства в Рим, но там повел себя неосторожно и чем-то оскорбил Бонапарта. Раздражение от этого поступка в соединении с негодованием писателя по поводу смерти герцога Энгиенского окончательно их поссорили.
Шатобриан по возвращении в Париж был окружен женщинами, которые приветствовали его и отнеслись к нему экзальтированно, как к жертве. Он живо воспринял убеждения, которых и держался с этого времени. Сделавшись предметом наблюдения, он воспользовался этим ради своего тщеславия. Те, кто знает его очень близко, говорят, что если бы Бонапарт не преследовал его, а отдавал должное его достоинствам, то легко привлек бы его к себе, писатель не остался бы нечувствительным к похвалам, произнесенным с такой высоты. Я передаю это мнение, не утверждая, что оно основательно; но я хорошо знаю, что таково было мнение императора, который любил говорить: «Для меня затруднение не в том, чтобы купить Шатобриана, но чтобы заплатить так, как он себя оценивает». Как бы то ни было, Шатобриан держался в стороне от двора и посещал только оппозиционный круг. Его путешествие в Святую землю заставило забыть о нем на некоторое время, но потом он снова появился и напечатал свой роман «Мученики».
Религиозные идеи, выраженные на каждой странице этого произведения, ярко окрашенные блестящим талантом, создали из поклонников Шатобриана нечто вроде секты, а из писателей-философов сделали его врагов. Газеты и хвалили его, и нападали на него.
В то время, когда появились «Мученики», в Бретани был составлен роялистский заговор. Один из кузенов Шатобриана, замешанный в заговоре, был отправлен в Париж, его судили и приговорили к смерти. Я была близка с друзьями Шатобриана; они привели писателя ко мне и уговорили просить вместе с ним о помиловании этого родственника. Я просила Шатобриана дать мне письмо к императору, но он отказался, выражая сильное отвращение, и согласился написать только императрице. Кроме того, он вручил мне экземпляр «Мучеников», надеясь, что Бонапарт просмотрит книгу и смягчится. Так как я не была уверена, что этого достаточно, чтобы умиротворить императора, то отвечала Шатобриану, что советую ему испробовать сразу несколько способов. «Вы родственник Малерба, – сказала я ему, – это имя можно произнести перед кем бы то ни было с уверенностью вызвать внимание и уважение
[115]. Постарайтесь воспользоваться им и опирайтесь на него, когда будете писать императрице».
