Шатобриан очень удивил меня, отвергнув этот совет. Он показал мне, что его самолюбие будет оскорблено, если он лично не добьется просимого. Его авторская гордость стояла выше всего, и он надеялся повлиять на императора, поэтому и не написал того, что я хотела; тем не менее я не отказалась отнести его письмо. Я старалась подкрепить это как можно лучше в разговоре с императором и воспользовалась удобным моментом прочесть ему несколько страниц из «Мучеников». Наконец, я напомнила Малерба.
«Вы являетесь довольно ловким адвокатом, но вы плохо знаете всю эту историю, – сказал мне император. – Я должен показать пример строгости в Бретани; для этого послужит человек, довольно неинтересный, так как родственник Шатобриана пользуется очень посредственной репутацией. Я знаю и не могу сомневаться в том, что, в сущности, его кузен о нем мало беспокоится, доказательством этого служат поступки, которые он заставляет вас совершать. Он имел ребячество не написать мне, а его письмо к императрице сухо и несколько высокомерно; он желает импонировать мне значением своего таланта, – я отвечаю ему значением своей политики, и, по совести, это не должно оскорблять его. Мне нужно избежать массы мелких политических преследований в дальнейшем. А этот случай даст господину Шатобриану повод написать несколько патетических страниц. Он прочтет их в Сен-Жерменском предместье, прелестные дамы будут плакать, и, поверьте, это утешит его».
Не было никакой возможности поколебать волю Бонапарта, выраженную таким образом. Все, что мы пробовали – императрица и я, = было совершенно бесполезно; приговор был приведен в исполнение. В тот же день я получила от Шатобриана маленькую записку, которая, против моей воли, напомнила мне слова Бонапарта. Он написал мне, что счел необходимым присутствовать при смерти своего родственника и трепетал, видя, как собаки утоляют свою жажду, слизывая его кровь. Вся записка была написана в этом тоне. Раньше я была потрясена, но теперь он меня охладил; не знаю, его ли, меня ли – кого из нас следует обвинять.
Через несколько дней Шатобриан уже не казался особенно удрученным, однако его раздражение против императора усилилось.
Это событие содействовало тому, что между нами завязались отношения. Его произведения нравились мне, но, когда я видела его самого, это меня охлаждало. Шатобриан был очень избалован известной частью общества, в особенности женщинами. Он доставлял каждому, кто у него бывал, довольно значительные затруднения, потому что сразу становилось заметно, как высоко он себя ценит. Занимая только первое место, он чувствовал себя хорошо и становился довольно любезным. Но все его речи, показывающие живое воображение, обнаруживали вместе с тем большую сухость сердца и почти не замаскированный эгоизм.
Его произведения носят религиозный характер, но слова его не всегда выражали религиозные убеждения. Он серьезен, когда пишет, но ему недоставало серьезности в поведении. Лицо его было очень красиво, но фигура, напротив, неловка; его туалет был эффектен и продуман до мелочей. Казалось, что он больше всего ценит в любви так называемый «успех у женщин»; внешность всегда привлекала его больше всего.
У него больше последователей, чем друзей. В конце концов я решила, что его приятнее читать, чем знать лично.
Я мало видела госпожу де Сталь, но меня окружали лица, хорошо знавшие ее. Моя мать и некоторые из родственниц бывали у нее, когда она была молода, и часто рассказывали мне о том, что с первых же лет этот характер представлял собой что-то совершенно выходящее из ряда всех общественных привычек. Когда ей было пятнадцать лет, она зачитывалась философскими произведениями и любовные романами. Знаменитый доктор Троншен из Женевы увидел ее однажды окруженной всевозможными книгами, с томом Жан-Жака Руссо в руках, и сказал ее матери, госпоже Неккер: «Берегитесь, ваша дочь сделается сумасшедшей или идиоткой». Этот строгий приговор не исполнился ни по одному из пунктов, но все же можно сказать, что было какое-то заблуждение ума в том, как госпожа де Сталь понимала свою роль женщины в свете.
У своего отца она была окружена самыми знаменитыми людьми города; под влиянием разговоров, которые ей приходилось слышать, а также благодаря свойствам натуры интеллектуальные способности развивались в ней, быть может, чрезмерно. Она полюбила эти блестящие споры, в которых так отличалась, проявляя массу остроумия и изящества. Это была женщина чрезвычайно живая, очень искренняя и естественная, которая все сильно чувствовала и горячо выражала. Волнуемая и снедаемая воображением, жаждущая блеска и успеха, стесненная общественными нормами, ограничивающими женщин чрезвычайно, она пренебрегала всем и победила все, но много страдала от этой борьбы между демоном, который увлекал ее, и приличиями, которые не могли ее остановить.
Госпожа де Сталь была, к несчастью, довольно некрасива и сильно огорчалась этим, так как, казалось, в глубине души ее жила потребность всяческих успехов. Имея недурную наружность, она, быть может, была бы счастливой, так как оставалась бы спокойной. Но в ее душе было слишком много страстности, – и она не могла не любить, между тем ум ее был слишком склонен к воображению, – и она не могла не думать, что любит. Будучи знаменитостью, она привлекала внимание, и это тешило ее тщеславие. Хотя, по существу, это была очень добрая женщина, но вызывала она ненависть и зависть, пугала женщин и оскорбляла многих мужчин, ставя себя выше их. Однако некоторые друзья остались ей верны, а ее привязанность бывала всегда самой полной.
Когда Бонапарт достиг консульства, госпожа де Сталь была уже знаменитостью благодаря своим взглядам, поведению и произведениям. Лицо, подобное Бонапарту, должно было возбудить ее любопытство и поначалу даже некоторый энтузиазм. Она страстно заинтересовалась им, искала и преследовала его повсюду. Писательница думала, что счастливое сочетание выдающихся качеств и благоприятных условий должно было неизбежно склонить его к свободе, которая была ее излюбленным кумиром. Но она скоро испугала Бонапарта, не желавшего, чтобы его наблюдали или старались понимать. Госпожа де Сталь сначала беспокоила его, потом не нравилась ему. Он холодно отнесся к ее авансам и вызвал ее раздражение своими твердыми и иногда сухими словами. Он задел некоторые из ее взглядов; между ними установилось некоторое недоверие, а так как оба они были натурами страстными, то это недоверие очень скоро перешло в ненависть.
В Париже госпожа де Сталь принимала много народу. У нее с большой свободой говорили обо всех политических вопросах. Луи Бонапарт, еще очень молодой, бывал у нее, и беседа с ней доставляла ему изрядное удовольствие. Это обеспокоило Бонапарта; он запретил брату ее общество и стал наблюдать за ним. У госпожи де Сталь бывали литераторы, публицисты, деятели революции, знатные вельможи. «Эта женщина, – говорил Первый консул, – учит думать тех, кто не решался или забывал этим заниматься». И это было довольно справедливо.
Опубликование некоторых произведений Неккера окончательно Бонапарта раздражило
[116]. Он изгнал госпожу де Сталь из Франции и очень повредил себе этим преследованием. Гораздо более того – поскольку ничто не возбуждает так, как первая несправедливость, – он стал преследовать даже тех лиц, которые оказывали ей услуги в ее изгнании. Все произведения госпожи де Сталь, появлявшиеся во Франции, за исключением романов, были сокращены; все газеты получали повеление дурно отзываться о них; на нее нападали без всякого великодушия.
