Но пока она оставалась изгнанной из родной страны, иностранцы принимали ее с особым уважением. Благодаря жизненным препятствиям ее талант окреп и достиг такой степени, которой могли бы позавидовать многие мужчины. Если бы госпожа де Сталь умела сочетать с добротой своего сердца, с блеском – я даже могу сказать, своего гения – умение спокойно жить, она могла бы избежать многих несчастий и приобрести в течение жизни то выдающееся положение среди писателей ее века, в котором ей нельзя отказать. В ее произведениях мы находим возвышенные взгляды, сильные здравые рассуждения, много душевного огня и живости воображения, порой чрезмерной. Но ей не хватает ясности и тонкого вкуса. Ее жизнь не была вполне жизнью женщины, но не могла быть и жизнью мужчины; ей недоставало покоя, а это непоправимое лишение для счастья, даже для таланта.
После первой Реставрации госпожа де Сталь возвратилась во Францию, радуясь своему прибытию на родину и заре конституционного режима, которого она так желала. Возвращение Бонапарта поразило и ужаснуло ее, но она вынуждена была снова отправиться в изгнание, которое, правда, длилось только сто дней. Она возвратилась вместе с королем и была счастлива; она выдала свою дочь Альбертину замуж за герцога де Брольи, который со значением своего имени соединил значение выдающегося ума.
Госпожу де Сталь удовлетворяло освобождение Франции; ее окружали друзья, общество теснилось вокруг нее. Но тут смерть настигла ее в возрасте пятидесяти лет, в 1817 году. Последнее произведение, незаконченное и изданное после ее смерти, дает возможность познакомиться с ней самым полным образом
[117]. Это произведение и изображает эпоху, в которую она жила, и дает ясную идею о веке, результатом которого она стала, который мог ее создать.
Я не один раз слышала, как Бонапарт говорил о госпоже де Сталь. Ненависть, с которой он к ней относился, отчасти была основана на той зависти, какую внушало ему всякое превосходство, если он не мог им овладеть; и его речи, полные горечи, возвеличивали госпожу де Сталь против его воли, принижая его самого в глазах тех, кто слушал его вполне сознательно.
В то время как госпожа де Сталь могла справедливо жаловаться на преследования, другая женщина, стоящая гораздо ниже и менее знаменитая, могла, наоборот, похвалиться покровительством императора, – это была госпожа де Жанлис. Собственно говоря, он не находил в ней ни таланта, ни неприятных для себя мнений. Она любила революцию и восхищалась ею, при этом сумев воспользоваться всеми ее свободами.
Состарившись, сделавшись немного ханжой и недоступной, она полюбила порядок и, по этой причине или под этим предлогом, стала выражать безграничное восхищение Бонапартом. Он был польщен; назначил ей пенсию и завязал с ней нечто вроде переписки, в которой она сообщала ему о том, что считала для него полезным, и рассказывала о старом порядке то, что он желал знать. Госпожа де Жанлис любила и покровительственно относилась к Жозефу Фьеве, очень молодому в то время писателю. Она привлекала и его к этой переписке, и таким образом между ним и Бонапартом завязались известного рода отношения, которыми он хвалился довольно долго.
Извлекая выгоды из восхищения госпожи де Жанлис, Бонапарт, однако, довольно верно судил о ней. Однажды, говоря со мной, он выразился довольно остроумно по поводу той лицемерной стыдливости, которая была заметна во всех ее произведениях: «Когда госпожа де Жанлис хочет определить добродетель, она говорит о ней как о каком-нибудь открытии».
Реставрация не восстановила отношений между госпожой де Жанлис и Орлеанским домом, герцог Орлеанский только один раз пожелал увидеть ее; он ограничился тем, что продолжил выплачивать ей пенсию, назначенную императором
[118].
Эти дамы не были единственными, печатавшими свои произведения во времена царствования Бонапарта. Я могла бы назвать нескольких других: госпожу Коттен, отличавшуюся страстной живостью, полетом воображения и своим стилем, госпожу де Флаго, которая писала милые романы. Есть и другие, имена которых встречаются во всех газетах того времени.
В течение тридцати последних лет во Франции появилось множество романов, и, просто читая их, можно хорошо понять развитие французской общественной мысли со времени революции. Отсутствие порядка в первые годы этой революции отвратило общественную мысль от всех радостей, которыми можно наслаждаться только в состоянии покоя. Молодежь была лишена воспитания, разномыслие партий разрушило общественное мнение. В тот момент, когда этот главный регулятор исчез, посредственность стала проявляться без всякого смущения. Появились различные литературные опыты, и совершенно безнаказанно печатались всевозможные продукты воображения, тем легче создаваемые, чем менее они были серьезны. В умах, разгоряченных происходившими событиями, появлялась какая-то экзальтация, которая выражалась в создании сказок и в стиле наших романов. Свобода, которой недоставало людям, одна способна содействовать развитию величия и гениальности, благодаря тем впечатлениям, которые вызывают наши политические бури.
Но во все времена, при всяком правлении женщины могут говорить и писать о любви, и обычное направление сказалось и в эту эпоху в произведениях подобного рода. Это уже было не изысканное изящество госпожи де Лафайет или остроумная утонченность госпожи Риккобони; уже не доставляло удовольствия описывать обычаи двора, привычки почти разрушенного общественного строя. Теперь изображали сильные сцены, страстные чувства, человеческую природу в столкновении с необычными обстоятельствами. В этих сказочных сюжетах порой открывали свое сердце, и даже некоторые мужчины, желая выразить свои горячие, но сдерживаемые чувства, отдавались подобному творчеству.
Впрочем, во всех произведениях, напечатанных в ту эпоху, есть что-то естественное и правдивое, и даже в романах экзальтация отличается скорее силой, чем эмоциональностью. По крайней мере, она не сбивается с пути дурным вкусом. Теперь искали более сильные и искренние чувства, потому что несчастье развивает привычку глубоко чувствовать. Возвращение к правильному порядку в управлении привело к тому, что Фонтан называл изящной словесностью. Теперь признавали, что талантливые произведения не должны быть лишены хорошего вкуса, приличия и чувства меры.
Если бы добрый гений Франции позаботился о том, чтобы Бонапарт, возвращая нам покой, дал еще хоть некоторую тень свободы, возможно, воспоминания о бурных временах, придавшие общественной мысли страстный оттенок, в соединении с порядком, породили бы более выдающиеся произведения. Но император, желая из всего извлечь пользу для себя, хоть и делал огромные усилия, чтобы связать со своим царствованием всех знаменитостей, однако стеснял ум и отмечал его клеймом своего деспотизма, запрещая всякий благородный порыв. Большинство писателей тратили свою изобретательность на всевозможные похвалы, которых требовали и за которые вознаграждали; никто не решался писать о политике; в произведениях старались избегать опасных примирений; в комедии не решались изображать нравы, в трагедии изображали только героев известного рода. Было немало поводов для похвал, и совесть могла быть до некоторой степени спокойной, но истинное творчество вскоре иссякло.
