Двадцать восьмого ноября Мюрат вступил в Варшаву; французы были с энтузиазмом встречены поляками, которые надеялись, что плодом наших побед станет освобождение Польши. В бюллетене, опубликованном по поводу этого вступления, было написано: «Будет ли восстановлен польский трон? Один Бог, который держит в руках весь ход событий, может разрешить эту великую политическую задачу».
С этого времени члены семьи Бонапарта стали мечтать о польском троне. Его брат Жером имел некоторую надежду получить его. Мюрат, который проявлял в этой кампании свои блестящие достоинства, первым был послан в Варшаву и явился туда в своем несколько театральном костюме, который напоминал костюм польских вельмож. Мюрат, говорю я, предвидел возможность, что эта великая страна будет когда-нибудь подчинена ему. В Париже его жена получила по этому поводу поздравления от некоторых лиц, что, может быть, поколебало намерение императора, который не любил, чтобы его опережали в чем бы то ни было. Я заметила, что императрица надеялась на польский трон для своего сына.
Позднее, когда у императора родился незаконный сын, о судьбе которого я теперь ничего не знаю, поляки обратили свои взоры на этого ребенка. Люди, лучше меня знающие тайны европейской дипломатии, могут объяснить, почему Бонапарт только наметил, но не привел в исполнение свои планы в Польше, несмотря на собственное желание и влияние Талейрана. Может быть, потому, что события слишком быстро следовали одно за другим и было отдаться всецело этому предприятию со всем старанием и всеми усилиями, которых оно требовало.
После прусской кампании и Тильзитского трактата император часто раскаивался в том, что не довел свои нововведения в Европе до смены всех династий.
«Ничего не выигрываешь, – говорил он, – создавая недовольных, которым оставляешь еще известную долю власти. Полумеры никогда не приводят к полезным результатам, и старые колеса плохо служат в новых машинах. Надо было сделать всех государей соучастниками моего величия, но притом так, чтобы они не могли противопоставить мне величия своих предшественников. Моя доброта по отношению к народам, которые пострадали бы в этом случае, какой-то страх произвести полный переворот – все это сдерживало меня, и это большая ошибка, за которую, может быть, мне придется дорого поплатиться».
Когда император говорил таким образом, он старался опираться на необходимость все восстановить, необходимость, вызванную силой революции. Но, как мне приходилось уже говорить, в глубине души он считал, что расквитался с нею, изменив границы государств и сменив правителей. Буржуазный король, взятый из его семьи или из его армии, как ему казалось, должен был удовлетворить своим быстрым возвышением все буржуазные классы современного общества. Но надо признать, что, каков бы ни был деспот, он меньше оскорбляет человеческую гордость, если опирается на воспоминания о величии своих предков и осуществляет свою власть в силу прав, освященных древней славой, или даже таких, источник которых теряется во тьме времен.
Как бы то ни было, но Польша в конце войны получила свободу только в той части, которой владела Пруссия. Заключение трактата с русским императором, необходимость отдыха, страх вызвать недовольство Австрии, затронув ее владения, – все это изменило планы Бонапарта.
Много говорилось о выгодах и невыгодах континентальной системы, об отношении к англичанам. Я не сумею точно передать все возражения против этой системы, так же, как и слова в ее защиту со стороны людей, казавшихся в ней незаинтересованными. Тем более я не решусь делать заключения на основании поверхностного взгляда. Эта система предписывала союзникам французов условия, совершенно противоречащие их интересам; покровительствуя развитию континентальной промышленности, выгоды которой могли выявляться довольно медленно, она стесняла удовлетворение некоторых повседневных потребностей и казалась проявлением деспотизма. Притом эта система заставила всех англичан относиться к Бонапарту с той ненавистью, какую он внушал британскому правительству, потому что, действуя против торговли, эта система подрывала самые существенные основы английской жизни. Это придало борьбе англичан против нас вполне национальный характер, и в самом деле с этих пор попытки развязать войну со стороны англичан сделались очень решительными.
Впрочем, я слышала от очень сведущих лиц, что последствия этой кампании нанесли бы роковой удар английской конституции и было выгодно атаковать именно с этой стороны. Английское правительство, вынужденное действовать с той же быстротой, с какой действовал его противник, мало-помалу захватывало национальные права, и общины не протестовали против этого, так как были убеждены в необходимости сопротивления. Парламент, менее ревностно охранявший свою свободу, не решался демонстрировать какую бы то ни было оппозиционность; национальный долг увеличивался, так как необходимы были расходы на коалицию и на национальную армию. Таким образом, то вынужденное и напряженное состояние, в котором император держал все правительства, подрывало английскую конституцию; и если бы континентальная система просуществовала еще долго, англичане могли бы вернуть себе права только резкими требованиями или восстаниями. Этим-то и гордился втайне император, провоцируя восстание в Ирландии. Поддерживая на континенте всякую абсолютную власть, он, насколько возможно, поддерживал в Англии оппозицию, и подкупленные им английские газеты постоянно призывали общины к сохранению своей свободы.
Позднее Талейран, в ужасе от этой борьбы, говорил мне с горячностью, совершенно несвойственной ему при выражении своих мыслей: «Трепещите, безумцы, за успехи императора по отношению к англичанам! Если английская конституция будет нарушена, – поймите это хорошенько, – цивилизация будет поколеблена до самого основания».
Перед отъездом из Берлина император издал несколько декретов, которые доказывали, что, находясь в военном лагере, он имел время и силы думать не об одних только сражениях. Таковы были декреты, содержащие некоторые назначения префектов, декрет об организации морских бюро и декрет, согласно которому место на бульваре, где находился храм Святой Магдалены, предназначалось для установки памятника в честь французской армии. Повсюду был разослан циркуляр министра внутренних дел, которым назначался конкурс на проект этого памятника. В армии многие получили повышения, и были розданы кресты.
Двадцать пятого ноября император отправился в Познань. Ему не удалось воспользоваться каретой из-за плохих дорог, и он поехал в местной телеге; между тем коляска гофмаршала двора опрокинулась, и он сломал себе ключицу. С Талейраном произошел подобный же случай, и хоть и обошлось без повреждений, но он провел на дороге целые сутки, пока не придумали другого способа перевезти его. В это время он нашел возможность ответить на мое письмо: «Я отвечаю вам, сидя среди болот Польши. Быть может, в будущем году я буду писать вам среди песков бог весть какой страны. Поручаю себя вашим молитвам. Что касается самого императора, то он склонен пренебрегать этими препятствиями, в жертву которым приносит часть своей армии». Приходилось идти дальше: русские двигались вперед, и Наполеон желал дожидаться их в Пруссии.
Второго декабря был созван Сенат; архиканцлер передал письмо императора, который давал отчет о своих победах и обещал новые победы, требуя издания сенатус-консульта, устанавливающего организацию рекрутского набора 1807 года. Этот набор должен был производиться в обычное время, только в сентябре месяце. Для соблюдения формы была созвана комиссия, которая рассмотрела требование за одно утро, и на другой же день, то есть 4-го числа, сенатус-консульт был издан.
