Мы дали друг другу слово, Ремюза и я, держать в секрете от госпожи Бонапарт первую половину этого разговора, который мог бы снова возбудить в ней подозрения до такой степени, что она способна была совершить несколько неправильных поступков. Но прежде всего нам казалось бесполезным внушать ей недоверие к Талейрану, который в то время совсем не желал вредить ей, но, может быть, и стал бы это делать, если бы у нее, в раздражении против него, вырвались какие-нибудь неосторожные слова. Я решила выжидать, не стараясь предугадать будущее, и давала советы, которые приходилось давать, руководствуясь при этом осторожностью и чувством достоинства. Это было необходимо по отношению к той, на кого смотрели сотни глаз, которую слушали сотни ушей, для того чтобы повторять все, что она говорила. Именно в это время император сказал Талейрану, что его жене дают хорошие советы.
Незадолго до отъезда в Байонну произошло еще одно объяснение, которое рисует противоположные настроения, увлекавшие императора, при всей его силе и властном характере. Однажды утром Талейран, при выходе из кабинета императора, встретил Ремюза и, направляясь к своей карете, сказал ему: «Мне кажется, что вашей жене придется раньше, чем она думает, пережить то горе, которого она боится. Я вижу, что император снова волнуется из-за вопроса о разводе; он говорил мне о нем как о деле почти решенном, и нам всем следует считать это высказанным и не демонстрировать бесполезного противодействия». Муж мой передал мне эти слова, которые меня очень взволновали.
Вечером при дворе было собрание. Я только что лишилась матери
[167] и не показывалась в обществе. Ремюза возвратился во дворец, чтобы наблюдать за спектаклем, который давался в дворцовом театре. Апартаменты были полны народа. Принцы, посланники, придворные – все долго ждали. Наконец было дано распоряжение начать спектакль, не дожидаясь их величеств, которые не будут присутствовать, потому что, как говорили, император был немного нездоров. Собрание было невеселое, и каждый поспешил удалиться пораньше. Талейран и Ремюза перед уходом зашли во внутренние апартаменты дворца и узнали, что император с восьми часов лег в постель со своей женой, запер комнату и запретил входить в нее до следующего дня.
Талейран ушел с легким выражением неудовольствия. «Это черт знает что за человек! – сказал он. – Он вечно отдается своему первому побуждению и сам никогда не знает, что будет делать. Э, пора ему быть решительней и не делать нас игрушкой в своих руках, мы, право, не знаем, как себя держать с ним!»
Императрица на другой день приняла моего мужа и рассказала ему следующее. В шесть часов она явилась к Бонапарту, чтобы вместе с ним обедать; он был печален, молчалив и в течение всего обеда не проронил ни одного слова; после обеда она ушла от него, чтобы заняться своим туалетом, и затем стала ожидать того времени, когда нужно было отправиться в собрание, но за ней пришли и сказали, что император почувствовал себя нездоровым. Она явилась к нему и убедилась, что он действительно страдал сильными болями в желудке и был в возбужденном, нервном состоянии. Увидев ее, он не мог сдержать слез, и, привлекая ее на свою постель, куда бросился, не обращая внимания на ее изящный костюм, стал сжимать ее в своих объятиях, повторяя: «Бедная моя Жозефина, я не могу расстаться с тобой!» Она прибавила, что такое состояние внушило ей больше жалости, чем волнения, и она беспрестанно повторяла ему: «Ваше величество, успокойтесь, решите, чего вы желаете, и прекратим подобные сцены». Но эти слова еще ухудшили состояние Бонапарта, и это состояние было настолько тяжелым, что она уговорила его не показываться в обществе и лечь в постель. Наконец он согласился на это, но лишь при условии, что она ляжет вместе с ним, и ей пришлось сейчас же снять свой туалет и улечься рядом. Он заливался слезами и повторял: «Они опутывают меня, они мучают меня, они делают меня несчастным!» Ночью ласки сменились беспокойным сном. Впоследствии император взял себя в руки и не проявлял больше подобных волнений.
Таким образом, императрица переходила от страха к надежде; она не доверяла этим патетическим сценам, считая, что Бонапарт слишком быстро переходит от нежных сцен к ссорам из-за любовных интриг, в которых ее подозревал, или к другим жалобам, что он хочет измучить ее, сделать больной, может быть, даже еще хуже того; я уже говорила, что она была в состоянии вообразить себе все что угодно. Справедливо то, что «из расчета или благодаря своим собственным переживаниям», он расстраивал ее всевозможными способами и она дошла до того, что и в самом деле начала плохо себя чувствовать.
Что же касается Фуше, то он начал громко говорить о разводе императрицы – мне, всем окружающим, и повторял, что его могут сместить, но не могут запретить ему советовать то, что полезно. Талейран слушал его с презрительным и насмешливым молчанием и допускал, чтобы в обществе думали, что сам он против развода. Бонапарт видел все это, но не порицал поведения ни того, ни другого, ни кого бы то ни было
[168]. Наш двор старался молчать еще больше, чем обыкновенно, так как ничто не указывало, на сторону которого из этих важных лиц надо было встать. Среди этого волнения разразились трагические события в Испании, и развод был, по-видимому, оставлен совершенно в стороне.
Глава XXVIII
1807–1808 годы
Возвращение из Фонтенбло – Путешествие императора в Италию – Молодость Талейрана – Празднества в Тюильри – Император и артисты – Мнение императора об английском правительстве – Свадьба мадемуазель Ташер – Граф Румянцев – Женитьба маршала Бертье – Майораты – Университет – Испанские дела
Приблизительно в это время Моле был назначен префектом Кот-д’Ора. Император отметил его выдающийся ум, приблизил его к себе и решил возвысить. Молодой человек все больше привлекал к себе императора своими разговорами, а Бонапарт вообще очень хорошо умел очаровывать молодежь. Моле не скрывал того, что ему не хотелось уезжать из Парижа, где он очень хорошо устроился со своей семьей. «Не нужно никого пугать слишком быстрым возвышением, – сказал ему император. – Притом вы приобретете некоторую опытность в управлении делами, и это будет вам полезно. Я продержу вас в Дижоне не больше года, а затем вы возвратитесь и будете довольны мной». Он сдержал свое слово.
