Бонапарт пригласил к себе старого короля, и этот последний, так же, как его жена и фаворит, не мог сделать ничего лучшего. Но казалось вполне естественным, что новый король воспользуется восстанием, готовым вспыхнуть в Испании, и возбудит энтузиазм во всех классах населения, чтобы добиться освобождения родины. Поэтому до того момента, пока принц не перешел Пиренеи, император считал свои планы до известной степени неосуществимыми. Позднее он говорил, что со времени этой ошибки уже не мог считать короля Фердинанда способным управлять страной.
Двадцатого апреля у голландской королевы родился сын, которого назвали Луи.
Аббат де Прадт рассказывает все подробности о приезде Карла IV и инфанта, свидетелем которого он был, я отсылаю читателя к его труду, не считая нужным все это здесь переписывать.
Он рассказывает, как император приехал из Маррака в Байонну, что он обращался с принцем Астурийским как с равным, в тот же день он пригласил его обедать, а вечером, когда принц возвратился к себе, к нему пришел Савари, чтобы передать планы Бонапарта. Эти планы заключались в том, чтобы низвергнуть всю правящую династию и возвести на ее место собственную, потребовав отречения всей королевской фамилии. Аббат де Прадт справедливо удивляется всей той комедии, которую разыгрывал в течение дня император; и в самом деле, трудно понять, как он мог утром изображать из себя лицо, имевшее совершенно противоположные намерения, чем это было вечером.
Каковы бы ни были его мотивы, можно понять весь ужас испанцев и их сожаление о том, что они сами отдали себя в руки врага, который с этой минуты был непоколебим. Тогда они попробовали не бежать, так как это, конечно, было невозможно, а сообщить Испанскому совету, заседавшему в Мадриде, о том, что они являются пленниками, и о решении Бонапарта свергнуть последних Бурбонов. Большинство посланных было арестовано, однако некоторым удалось пробраться в Мадрид и вызвать там негодование, так же, как и по всей Испании; в отдельных городах народ поднял восстание. В Мадриде нельзя было ручаться за безопасность французской армии. Мюрат удвоил суровые меры и сделался предметом ненависти и страха всех жителей Испании.
Теперь все знают, до какой степени император ошибался относительно положения Испании и характера испанцев. В это ужасное предприятие он внес два заблуждения, свойственных его уму и характеру, которые вовлекли его в крупнейшие ошибки. Это, во-первых, его стремление к решительной борьбе и желание, чтобы ему немедленно повиновались, которые заставляли его избегать посредников, что иногда не проходит безнаказанно. Во-вторых, это твердое убеждение в том, что в других странах мало что меняется от смены правительств и что национальные особенности имеют мало значения, а потому можно поступать совершенно одинаково на севере и на юге, с немцами, французами и испанцами. Позднее император признавался, что сильно ошибся в этом. Узнав, что в Испании существует высший класс, сознающий, что его правительство плохо управляло им, и желающий некоторых конституционных изменений, Бонапарт не сомневался в том, что народ легко поймается на удочку революции, подобной той, которая произошла во Франции. Он думал, что в Испании, как и в других местах, легко поднять народ против влияния духовенства, игнорируя посредников, о которых я только что говорила. Со свойственной ему быстротой ума он понял, что движение, вызвавшее беспорядки в Аранхуэсе, передало власть в руки государя слабого и совершенно неспособного ни поднять, ни сдержать революцию; поэтому, забегая вперед, он представил себе возможные препятствия, инциденты и решил, что как только пошатнутся испанские учреждения, так все совершенно изменится. Он был уверен, что окажет испанскому народу известного рода услугу, предупреждая события, овладевая заранее революцией и направляя ее туда, куда, как ему казалось, она должна привести.
Но если бы даже и можно было убедить целый город и заставить его принять как результат верной предусмотрительности то, что ему удается понять только после пережитого опыта несчастий, то ненависть ко всем мерам императора бросила на его поведение тень, которая скомпрометировала его в глазах всего народа. Иностранное иго пробудило национальную гордость испанцев. Все затеянные хитрости, захват в плен государей, слишком явное пренебрежение к христианским верованиям, угрозы, экзекуции, которые за ними последовали, вымогательства и все жестокости войны – все это помешало какому бы то ни было доброму согласию.
Вскоре обе враждебные стороны, настроенные друг против друга, увидели, что между ними возможна только самая жестокая война, вызванная желанием друг другу противодействовать и друг друга уничтожить. Сам император все принес в жертву своей страсти – ни в чем не уступать. Он жертвовал и людьми, и деньгами только ради того, чтобы оставаться наиболее сильным, и результатом его оскорбленной гордости явились самая кровавая война, самое ужасное опустошение. Ему удалось создать в Испании только анархию. Народ, который обнаружил, что у него нет армии, счел, что сам обязан защитить родину, а Бонапарт, который видел всю свою силу и гордость в том, что он народный избранник, ведущий войну только с королями, через несколько лет наблюдал, как у него ушла из-под ног почва, на которой он построил все свое могущество.
Однако предвидя некоторые неудобства, Бонапарт продолжал все же идти по тому торному пути, на который вступил. Отказ принца Астурийского от отречения причинил ему сильнейшее беспокойство. Боясь, как бы принц не ускользнул от него, Бонапарт заставил держать его под присмотром; он испробовал по отношению к нему все средства очарования или насилия, и все окружающие видели его волнение. Дюроку, Савари, аббату Прадту было поручено привлечь на свою сторону, убедить или напугать всех советников принца. Но как можно убедить людей в том, что им необходимо лишиться власти? Соглашаясь с мнением императора, что все члены правящей семьи были людьми одинаково посредственными и неумелыми, надо, однако, признать, что было бы разумнее оставить им трон и власть; необходимость действовать в такое трудное время заставила бы их совершить множество ошибок, которыми мог бы воспользоваться их неприятель. Но оскорбляя их нарушением человеческих прав, парализуя их волю, обрекая их на роль жалких и трогательных жертв, Бонапарт до такой степени облегчал и предначертывал им то, что они должны были делать, что к ним был привлечен всеобщий интерес.
Между тем, так как ему хотелось выйти из этого неприятного положения, он решил вызвать Карла IV в Байонну и принять сторону низвергнутого государя. Бонапарт предвидел, что этот поступок вызовет войну, но льстил себя надеждой, что эта война будет похожа на все остальные. «Да, – говорил он, – я сознаю: то, что я делаю, дурно, но пусть они объявят мне войну!» Ему говорили, что трудно ожидать объявления войны от людей, лишенных своей родной почвы и свободы; он отвечал: «Зачем же они явились? Эти люди не знают, что такое французские войска. Пруссаки были такие же, и все увидели, что из этого вышло. Верьте мне, это скоро кончится. Я не хочу никому делать зла, но когда моя грандиозная политическая машина пущена в ход, нужно, чтобы она двигалась. Горе тому, кто попадется на ее пути!»
В конце апреля в Байонну приехал князь Мира, которого Мюрат освободил из плена в Мадриде. Юнта, под председательством дона Антонио, брата Карла IV, неохотно выпустила его; но прошло время, когда можно было протестовать. Фаворит потерял надежду на будущее могущество, притом он был скомпрометирован в Испании, его единственным прибежищем стало покровительство императора, поэтому было ясно, что он согласится на все, чего от него потребуют. Ему приказали руководить Карлом IV на том пути, по которому желали его направить, и он согласился без малейшего возражения.
