Новые прерогативы в зависимости от рангов внесли смятение в этот двор, до тех пор мирный. Вокруг госпожи Бонапарт, среди нас, в свою очередь, разыгралось нечто вроде пародии на те волнения из-за тщеславия, которые потрясли императорскую семью.
Кроме четырех своих придворных дам, госпожа Бонапарт часто собирала вокруг себя жен различных офицеров. Тут можно было встретить также госпожу Маре, которая жила в Сен-Клу благодаря месту, занимаемому ее мужем, и дочь маркиза Богарне, которую выдали замуж за де Лавалетта и которой ее супружеская любовь и несчастья создали в дальнейшем большую известность
[58]. Лавалетт, человек крайне темного происхождения, но большого ума и приветливого и покладистого характера, прослужив некоторое время в армии, покинул военную службу, к которой его мягкий характер внушал ему отвращение. Первый консул поручал ему некоторые дипломатические миссии; теперь он назначил его членом Государственного совета. Лавалетт проявлял необыкновенную преданность по отношению ко всем Богарне, родственником которых сделался. Жена его была проста и кротка; но теперь было решено, что тщеславие сделается первым двигателем для лиц, привязанных к этому двору, каков бы ни был их пол и возраст.
Когда распоряжение императора предоставило придворным дамам некоторое преимущество перед остальными женщинами, это сделалось стимулом всех женских честолюбий. Госпожа Маре, сухая и гордая, была оскорблена, видя, что мы идем впереди нее; ее раздражение сблизило ее с госпожой Мюрат, которая хорошо понимала недовольство подобного рода. Притом Талейран, который не любил Маре и безжалостно насмехался над его смешными сторонами, бывший в довольно плохих отношениях с Мюратом, сделался предметом ненависти их обоих и таким образом явился, до некоторой степени, связующим звеном между ними. Императрица, которая не любила всех, кто был привязан к госпоже Мюрат, стала обходиться с госпожой Маре с некоторой сухостью, и хотя я и была совершенно чужда всем этим резким чувствам и со своей стороны никого не ненавидела, – на меня простерлось недоброжелательство этой партии против Богарне.
Наконец, однажды утром в воскресенье императрица получила приказание появиться на обедне в сопровождении только четырех придворных дам. Госпожа де Лавалетт, которую до сих пор повсюду видели рядом с ее теткой, была вдруг лишена этой чести, пролила много слез, и мы вынуждены были утешать еще и это юное честолюбие.
Все это мне было очень интересно наблюдать; я оставалась спокойной среди этих волнений, несколько смешных и, может быть, довольно естественных. Однажды я была в очень хорошем настроении, смеялась от всей души над какой-то шуткой; один из адъютантов подошел вдруг ко мне и спросил тихонько, не получила ли я лично обещания каких-либо новых почестей; я не могла удержаться, чтобы не спросить его, в свою очередь, не думает ли он, что отныне в Сен-Клу надо все время плакать, если не становишься принцессой.
Нельзя сказать, однако, что у меня не было никакого честолюбия; но это честолюбие было умеренным, и его очень легко было удовлетворить. Император передал мне через императрицу, а Коленкур повторял моему мужу, что в момент упрочения своей судьбы он не забудет тех, кто был с давних пор предан ему. Спокойные за наше будущее на основании этих уверений, мы не делали никаких шагов к его улучшению и были неправы, так как все вокруг нас волновались. Ремюза всегда был чужд интриг всякого рода, а это почти недостаток, когда живешь при дворе. Известные свойства характера решительно вредят повышению при каком-нибудь властелине. Последние не любят встречать вокруг себя великодушных чувств и философии, которая доказывает душевную независимость вблизи них; они менее всего прощают, если, служа им, люди сохраняют некий способ ускользнуть от их могущества.
Бонапарт, более требовательный, чем кто бы то ни было в различных родах преданности, живо заметил, что Ремюза служит ему преданно, но не обнаруживает готовности подчиняться каждому его капризу. Это открытие, подкрепленное некоторыми обстоятельствами, которые я передам по мере того как они представятся, освободило его от всякого чувства долга по отношению к нам. Он оставил моего мужа при себе, пользовался им, потому что это было ему удобно, но не возвысил его так, как возвысил многих других, поскольку заметил, что его дары не завоюют угодливости человека, который неспособен жертвовать деликатностью честолюбию. Притом ремесло придворного было несовместимо со вкусами моего мужа. Он любил уединение, серьезные занятия, семейную жизнь; все склонности этого сердца были нежны и нравственны; потеря времени на постоянное, мелочное внимание к тому, что составляет придворный этикет, часто вызывала его сожаление. Лишенный своей действительной роли революцией, которая удалила его от магистратуры, он считал нужным ради будущего своих детей оставаться в положении, в которое был поставлен обстоятельствами. Но тяготился службой, состоящей из пустяков, имеющих здесь важное значение, на которую обрекла его судьба; и был только точным там, где надо было быть усердным.
Позднее, когда пелена, покрывавшая его глаза, упала и он увидел Бонапарта таким, каким тот был в действительности, негодование возмутило его благородную душу, и он очень страдал, сознавая себя привязанным интимной службой к этому человеку. Ничто так не мешает возвышению придворного, как известное нравственное отвращение, которое он не старается особенно подавлять. Но в ту эпоху все эти чувства в нас были еще довольно неопределенны, и я возвращаюсь к тому, что говорила в начале. Мы имели основания думать, что император был нам кое-чем обязан, и мы рассчитывали на него.
Однако вскоре наступил момент, когда мы потеряли наше влияние. Люди, равные нам, и почти тотчас же люди, выше нас стоящие по рождению и по положению, стали добиваться чести принадлежать к этому двору; понятно, что можно было уже не так ценить преданность тех, кто первыми открыли дорогу. Бонапарт был действительно польщен победами, которые он мало-помалу одержал над французским дворянством. У госпожи Бонапарт, более доступной чувству привязанности, одно время также закружилась голова, когда она увидела аристократок среди своих придворных дам. Лица, более искусные в интригах, в эту минуту удвоили бы ловкость и старания для сохранения своего положения, на которое со всех сторон давила эта тщеславная толпа. Но, чуждые всего этого, мы уступили; мы увидели возможность вернуть себе некоторую свободу; мы воспользовались ею довольно неосторожно, а когда какая-нибудь причина заставляет вас при дворе потерять почву под ногами, очень редко можно вернуть себе прежнее положение.
Талейран, который побуждал Бонапарта возродить весь престиж монархической власти, уговорил его тщательно удовлетворять тщеславные претензии тех, кого он хотел привлечь, а французское дворянство удовлетворяется только тогда, когда ему отдают предпочтение перед всеми. Надо было, следовательно, блеснуть отличиями, которых, казалось им, они имеют право требовать. Были уверены в победе над Монморанси, Монтескье и т. д., обещая им, что в тот день, когда они встанут в ряды, окружающие Бонапарта, они станут первыми, как это было в прошлом. В сущности, трудно было бы сделать иначе, раз решили устроить настоящий двор.
